— Не избавился, дорогой мой, не избавился…
"А надо было бы избавиться в первую очередь”, —
хотел сказать Забелин. Но промолчал.
— И где же вы их нашли, шеф? В сейфе, как всегда? Или в
ватерклозете? Я их обычно там забываю… Или из буфета принесли?
— Думай. Думай.
— Ну, не знаю. — Пацюк наблюдал за Забелиным, явно
заинтригованный. — В “рафике”?.. Оксана-секретарша подсуетилась?
— Опять не угадываешь.
— Сдаюсь. — Для убедительности Пацюк даже поднял
руки.
Давай, Даня! Давай, Даниил Константинович Забелин! Сейчас
все станет на свои места.
— На Пограничника Гарькавого, — с выражением,
четко отделяя одно слово от другого, произнес Забелин. — Знакомый адрес?
Пацюк затравленно смотрел на Забелина. Ай парень, ай актер,
ничего не скажешь! Сейчас будет разыгрывать удивление, потом — изумление, потом
— оскорбленную невинность. А играет как! Надо же, прямо Смоктуновский тебе из
“Гамлета” с черепом в обнимку… Верный “Макаров” и только что прирученная
янтарная бритва приятно холодили забелинские бока, а сам он разглядывал стажера
с детским любопытством Христа, только что вознесенного на небо.
К пункту “оскорбленная невинность” Пацюк так и не перешел.
После “изумления” последовало “сильное изумление”, затем — “очень сильное
изумление”, а затем — “изумление в 12 баллов по шкале Рихтера”. Пацюка
заколотило, как Японию (опять чертова Япония!) во время землетрясения 1996
года, и он только и смог выдавить из себя:
— Я не понимаю…
— Что же тут непонятного? Часы нашли на Пограничника
Гарькавого, двадцать три, квартира сто восемь. Во время обыска у убитой
гражданки Алексеевой Елены Сергеевны. В ванной, на полке.
— Этого не может быть…
— Еще как может. Все задокументировано,
запротоколировано и приобщено к делу.
— Но ведь меня там не было… — Пацюк потихоньку приходил
в себя. Теперь он даже был в состоянии говорить более-менее связно. — Меня
не было при обыске.
— При обыске не было, верно. Но, думаю, ты успел там
побывать раньше. Гораздо раньше.
— Что значит — гораздо раньше?
— Это значит, когда девушка была еще жива.
— Это… Это бред какой-то… Я никогда не был в ее
квартире…
— Может быть, ты с ней вообще незнаком?
— Я не утверждаю этого…
Положительно, по парню убивается “Оскар” за лучшую мужскую
роль. Что-что, а отчаяние вперемешку с яростью и скорбью он подавать умеет. Изворотливый,
подлец… А Забелин еще всегда ему симпатизировал… Спокойный, уравновешенный,
детективы японские в столе… Из серии, где одно несчастное убийство пятьсот
страниц готовят, а потом столько же обсасывают… И не дурак, и с честолюбием все
в порядке… Такой может перерезать горло только из любви к чистому искусству.
Сукин сын!
— Тогда, может, объяснишь мне, как они там оказались?
— Нет… Я не могу объяснить.
— Плохо, — нахмурился Забелин.
— Плохо? — переспросил Пацюк.
— Очень плохо. Хреново. Полные кранты. У тебя
неприятности, Егор.
— Из-за этих часов?
— Не только. Хотя, как я успел заметить, вы с
потерпевшей обменялись верительными грамотами. У нее твои часы и еще кое-что…
— Что?!
— Об этом потом. А она, как я посмотрю, расположилась у
тебя основательно. Даже щеточку зубную перетащила… Я уже не говорю о косметике…
Лицо Пацюка исказилось. Если бы он мог — он бы зарыдал.
— Черт возьми… Вы не понимаете…
— А ты просвети меня, темного, откуда это все у тебя…
Или, может, в комнату пройдем и ты мне вещи покажешь? Которые у тебя в кровати
пораспиханы…
Пацюк схватился за голову и стал раскачиваться, как самый
натуральный китайский болван.
— Нет. Нет… Вы не понимаете, нет…
— А чего же тут понимать? Все и так ясно. Думаю, это не
единственные ее вещи…
— Это я купил, — Пацюк наконец-то перестал
качаться, и в глазах у него появилось осмысленное выражение. — Это я
купил… Но она никогда…
— Кто ж сомневается, что ты купил? Мужчины иногда
делают подарки любимым женщинам… Не всякие мужчины, конечно, и не всяким
женщинам, — Забелин невольно вспомнил свою бывшую супружницу, записную
нимфоманку. — И не всякие подарки. Хотя, если мужик преподносит бабе
белье… Что это значит?
— А что это значит? — послушно переспросил Пацюк.
— А это значит… — призрак бывшей супружницы, записной
нимфоманки, по-прежнему зудел перед лицом Забелина стрекозиными
крыльями. — А это значит, что они вступили в определенные отношения. Так
сказать, в войну полов, с рукопашными схватками по два раза на дню… Или у тебя
больше выходило?
— Что вы имеете в виду? — Пацюк наконец-то нашел
себе занятие: теперь он сгибал и разгибал чайную ложку.
— Близость. — Язык во рту Забелина моментально
распух и превратился в детский валенок двадцать четвертого размера. —
Близость я имею в виду.
Такую близость, что дальше некуда. Можно и ушко облизать в
порыве страсти, а можно и глотку перерезать…
— Близость?!
Несколько секунд Пацюк сидел молча, а потом начал хохотать.
Да так, что глаза его едва не вылезли из орбит, а челюсть едва не сорвалась с насиженного
места.
— Вы думаете, что?..
— Ну, я не могу утверждать…
Смех Пацюка не очень понравился Забелину. Тем более что в
нем проявилось то самое легкое сумасшествие, в котором следователь некоторое
время назад стал подозревать стажера.
— Отчего же не можете? — Пацюк резко оборвал смех
и теперь угрюмо смотрел на Забелина. Сумасшедший, как есть сумасшедший! —
Давайте, подозревайте. Навесьте на меня ее убийство. И все другие убийства в
городе. За последнюю неделю. Прямо по сводке. Давайте, ну!!!
— Если бы я хотел навесить на тебя что-то, я бы сюда не
пришел…
— А пришли зачем?
— Чтобы ты объяснил мне кое-какие вещи.
— Про часы я сказал. Не знаю, как они там оказались… И
кому нужно было…
— Ладно, оставим часы в покое.
Еще раз осмотрев кухню на предмет очагов пацюковского
сопротивления, Забелин открыл папку. Пацюк же затих окончательно.
— Теперь давай по пунктам. В квартире покойной были
найдены твои отпечатки пальцев. На бокале в кухне.
— Бред.
— Кроме того, на подушке в ее спальне обнаружены твои
же волосы.
— Чушь.
— С наукой не поспоришь, дорогой мой. — Забелин
похлопал по папке. — На все имеется заключение эксперта.
