— А муж сбежал сам, судя по всему. — Марина
протянула руку и бесцеремонно коснулась ее обручального кольца. — С вами
жить — все равно что на крокодильей ферме подрабатывать. Того и гляди хобот
оттяпаете!
Она расхохоталась, чрезвычайно довольная собой, а Настя…
Настя позволила себе снисходительно улыбнуться.
— Кажется, мы здесь для того, чтобы обсуждать не мои
проблемы, а ваши.
— Да, простите. — Женщина резко оборвала смех и
снова полезла в сумочку. И вынула оттуда увесистый сверток. — Приступим к
делу.
Через минуту новоиспеченная сыщица уже держала в руках
несколько фотографий. Нельзя сказать, чтобы ее особенно вдохновил тип со
снимков. Даже Додик Сойфер, ее новый сослуживец, выглядел куда приличнее, не
говоря уже о добродушном и по-своему очень симпатичном Meтелице. Тип был
одутловат, мелкозернист, тонкогуб, и к тому же волосы у него были зализаны так,
что череп казался по-младенчески голым. А над вытянувшейся, как у верблюда,
верхней губой топорщилась опереточно-узкая полоска усов. В таких же узких
рысьих глазах его было нечто такое, что заставило Настины уши поплотнее
прижаться к голове: они всегда первыми реагировали на опасность — будь то град
в начале июля или ранний неожиданный снег в конце октября.
— Вот, — торжественным голосом произнесла
Марина. — Вот это он и есть, мой дражайший супруг. Быков Дмитрий
Борисович. Подонок, мразь, тварь, грязная скотина, прохиндей, ублюдок,
сатир-недоносок, дерьмовое желе, мешок с навозом, чертово семя, жертва аборта,
мудак — штопаные яйца!..
Переведя дух, Марина уставилась на Настю.
— Что еще я забыла? — отрывисто бросила она.
— Не знаю, — Настя пожала плечами. — Может
быть, дурак?
— О нет! Он далеко не дурак. Хитрая бестия… А кольцо
вам придется снять.
— Зачем?
— Он не любит замужних женщин. Он считает, что в браке
всякое безумие убивается безвозвратно. Особенно сексуальное. Обожает свободных
от супружеской узды сексапилок, смолы ему в глотку!..
Настя так и не смогла поддержать разговор на такую
деликатную тему. Ее тусклый тринадцатилетний опыт супружества безмолствовал. А
вообще, если говорить о безумии, Марина не права: уж ей-то брак явно пошел на
пользу.
— Что еще я должна сделать?
— Вам самой решать, как заманить его в постель. Я дам
вам адреса мест, в которых он часто бывает. Всякие там галерейки, где клубится
нищий авангардный сброд; рестораны, где собирается сброд побогаче. Его
мастерская… У него, видите ли, есть мастерская! Он, видите ли, дизайнер!
— И чем же он занимается?
— Изготовляет светильники, скотина! Изобретает новые
формы, идиот! Берет их, так сказать, напрокат у жизни. То есть в бабских
койках. Вот, возьмите его визитку. — Марина припечатала долларовые купюры
ненавистной визиткой ненавистного фонарщика. — А вообще не надо изобретать
велосипед. Отправляйтесь прямо к нему в мастерскую.
— Но как я могу… Мы незнакомы…
— Не нужно никакого особого знакомства. Скажете, что
виделись на какой-нибудь богемной вечеринке. Ну, я не знаю… К примеру, на
Лиговке, у Эль-Хамади…
— Но я не хожу на богемные вечеринки.
— Неважно, он и не вспомнит. Он стольким потаскухам
тычет эти визитки, ухлопывает на них такое количество денег, что давно можно
было бы накормить всю голодающую Африку.
— А кто такой Эль-Хамади?
— Еще один кретин. Давно собираюсь на него настучать в
компетентные органы как на исламского фундаменталиста, да все как-то руки не
доходят.
— А он исламский фундаменталист?
— Не знаю… Проповедует какое-то эзотерическое учение,
впечатлительным дурам головы морочит… Да какая вам разница! Эль-Хамади ни при
чем. Эль-Хамади — повод. А вы только намекните моему кобельку на возможность
близости — все остальное он сам сделает.
Настя спрятала визитку в карман и вопросительно посмотрела
на деньги. Ей не особенно хотелось брать их; взять — означало обмануть Марину.
Ведь ни о какой (господь наш всемогущий!!!) близости (Пресвятая Богородица!!!)
и речи быть не может (ныне, присно и во веки веков!). И вообще, чур меня,
чур!.. Но, с другой стороны, если она не возьмет деньги, это будет выглядеть
подозрительно.
Когда купюры перекочевали в Настин карман, Марина спросила:
— А профессиональная аппаратура у вас есть?
— Аппаратура?
— Ну да. Видеокамера, “жучки” всякие…
— Этого добра навалом, — соврала Настя. — А
для чего?
— Господи ты боже мой! Чтобы его низость получила
документальное подтверждение, мы ведь с вами уже говорили об этом.
— Да, да, я помню.
— Отлично. Как мы условимся?
— Я позвоню вам через неделю.
— Хорошо, через неделю. Но, думаю, вам хватит и трех
дней. С женщинами вашего типа у него все развивается довольно стремительно.
— С женщинами моего типа?
— С самоуверенными стервами. Кстати, а почему вы
назначили мне встречу именно в этом ресторане?
Настя набрала в легкие побольше воздуха и выдохнула:
— Иногда, знаете, люблю здесь пообедать. Вдали от
родных деревянных… Приятно расплачиваться гринами. Чувствую себя как в Америке.
— Бред, — отрезала Марина. — Америки не
существует. Как таковой.
— То есть как это — “не существует”? — испугалась
Настя. — А что же тогда существует?
— Островок в океане. Возможно, даже Северном Ледовитом.
Там много киностудий, и все они делают фильмы. Про некое виртуальное
пространство, которое все условились называть Америкой. Америка — это
декорация, не больше. А этот ресторан — еще одно место, где бывает мой муженек.
То есть — тоже декорация, здесь он иногда разыгрывает сцены соблазнения. Так
что все очень символично. Вы не находите?
— Нахожу, — только и смогла сказать Настя.
— Кстати, Анастасия Кирилловна… Как называются ваши
духи?
— “Наэма”. Вам не нравятся?
— Отчего же… Есть в них что-то такое… В букете… Думаю,
мой подонок будет приятно удивлен…
Марина еще раз с удовольствием щелкнула ногтем по фотографии
подонка.
— Я его голым в Африку пущу. Он у меня допрыгается,
скотина!
* * *
…Это была тридцать шестая сигарета за сегодня, и отдавала
она сливовыми косточками. Далеко за флагом остались запахи коньячного спирта
(двадцать девятая сигарета) и сыра “Рокфор” со слезой (тридцать первая
сигарета). А впереди Забелина ждали еще имбирь, лаванда, жженый сахар — вплоть
до баклажана с чесноком.
Запах баклажана с чесноком был запахом сороковой сигареты.
