И завладел моим собственным языком.
И я тотчас же поняла, что ко вкусу собачьей шерсти
добавилось что-то еще. Что-то еще, привнесенное извне, но такое же острое.
Кровь? Пыльный брезент? Болотный осот? Забившиеся в раны насекомые?..
Только этого не хватало!
Еще секунда, и мне в глотку польется кровь Ангела, и на
зубах осядет брезентовая пыль, и острые пики осота полоснут по небу, а на языке
пристроится богомол… Вот хрень!..
Кажется, я отстранилась, и Ангел удивленно посмотрел на
меня.
— Что-то не так, девочка?
— Все так, — солгала я. — Просто…
— Что просто?
— Я не в настроении… — Более куцего оправдания и
придумать невозможно.
— Не в настроении? — удивился Ангел.
Слегка отстранившись от тела испанца, я обвела взглядом
библиотеку и увидела Рико. Пес стоял у самой двери и смотрел на меня сумрачными
желтыми глазами.
— Рико, — тотчас же нашлась я. — Чего это он
уставился?
— Рико молодец, — улыбнулся Ангел. — Сегодня
он выиграл…
— Поздравляю… Вот только…
— Ты хочешь, чтобы он ушел?…
— Да… Я боюсь твоего пса, Ангел.
— И правильно делаешь… — Он потрепал меня за безвольный
подбородок. — Рико стоит бояться… Ничего не грозит только тому, кто меня
любит. Ты ведь любишь меня?
— Люблю… — протянула я, облизнув пересохшие
губы. — Люблю.
Тихо, очень тихо.
Так тихо, что я не знала даже, услышал ли меня Ангел. Зато
Рико — Рико услышал наверняка. Чертова псина подалась вперед и обнюхала слова,
небрежно вывалившиеся из моего рта. И не поверила им. Вот именно — не поверила.
Я видела, как вздыбилась шерсть на загривке Рико и как обнажились его клыки.
Еще секунда — и он зарычит. И все мое полуночное вранье выплывет наружу.
Хрен тебе!..
— Люблю, — еще раз повторила я. — Только… ты
бы не мог его увести? Хотя бы на время… Пожалуйста… Пожалуйста, Ангел… Рог
favor
[36]
…
— Как скажешь…
Ангел обернулся к Рико и тихонько присвистнул. Нежно
присвистнул, именно так всегда пытаются подозвать ускользающую любовь. Шерсть
на загривке Рико так и не опустилась, но он послушно затрусил к нам. И спустя
мгновение ткнулся косматой головой в колени Ангела. И затих.
— Ты ему не нравишься, — меланхолично сказал
Ангел.
От этой простой, без всяких подтекстов фразы у меня
пробежали мурашки по спине.
— Да? Интересно, почему?
— Наверное потому, что ты нравишься мне.
— А… псы ревнивы?
Совсем не то мне следовало сказать, совсем не то! «А… я
нравлюсь тебе?» — вот это было бы в самый раз, вот это бы подошло…
— Псы? Ревнивы… Не то что люди…
— Может быть, ты все-таки уведешь его?
— Да, конечно…
Ангел потрепал меня по щеке так же, как секунду назад трепал
по морде собаку — тыльной стороной ладони. И снова Рико зарычал.
— И правда, ревнует, — трусливо хихикнула
я. — Возвращайся быстрее…
— Ты не успеешь соскучиться. Обещаю…
Только когда оба они — пес и человек — вышли из библиотеки,
я перевела дух. О дружелюбном нейтралитете, установившемся между мной и Рико
несколько дней назад, придется забыть. Поставить изящный католический крест на
его могилке… Рико оказался умнее хозяина, хорошо, что собаки не говорят… Или —
говорят? И тогда из их пасти выпрыгивают богомолы… Господи, какая чушь, какая
чушь… Я вовсе не хочу спать с Ангелом, но пересплю с ним, хочет того Рико или
нет. Ведь Динка отдала Пабло-Иманола Нуньеса мне на откуп… А я не знаю, что с
ним делать, кроме того, что пытаться спать с ним… Вот они, Динкины прихваты,
въевшиеся в кожу… За два года, проведенных вместе.
Пока я размышляла об этом, вернулся Ангел.
Он на несколько секунд задержался у двери, внимательно меня
рассматривая. Я тоже уставилась на него. Нет, черт возьми, на расстоянии он
нравился мне гораздо больше. Я бы даже согласилась жить с ним — вот так, на
расстоянии…
Но о подобной радости и мечтать не приходилось.
Ангел приблизился ко мне, как он обычно приближался: на
низких нотах своего саксофона, на мягких лапах своего пса. И мое тело снова
окаменело, лишь где-то в самой его глубине робко пульсировала живая струя; она
все еще не пересыхала, она все еще надеялась, что упоительный секс с Ангелом
сложится.
Иначе и быть не должно.
«Ты позволишь тебя раздеть?» — спросили у меня лживо-темные
глаза Ангела.
«Конечно, mio costoso», — ответили мои, лживо-светлые
глаза.
«Ты позволишь мне любить тебя?» — спросили у меня
лживо-темные губы Ангела.
«Конечно, mio costoso», — ответили мои, лживо-светлые
губы.
«Ты позволишь мне делать с собой все, что угодно?» — спросили
у меня его лживо-темные ресницы.
«Конечно, mio costoso… Рог supuesto, si, como no…» [Конечно,
да, конечно…(исп.)
Теперь оставалось только подчиниться его рукам. И не
морщиться особо — от Ангела за версту несло выигравшим сегодняшний бой Рико. Я
даже прикрыла веки, чтобы не чувствовать этого ножом взрезающего глазные яблоки
запаха. Чтобы не видеть, как он стаскивает с меня футболку. А потом — джинсы:
торопливо, взахлеб, как будто боясь опоздать к рождественскому пирогу. Неужели
это и есть страсть, и неужели в ней я никогда не буду похожа на Динку?
Лучше не думать об этом.
Лучше не думать.
Сейчас джинсы упадут на пол, за ними последуют носки, и…
Но носков не последовало. И тяжесть из рук Ангела ушла. А
потом ушли и сами руки. И наступила тишина. Тишина, в которой не было ничего,
даже шелеста ночных бабочек за окнами, даже шелеста намертво захлопнутых
страниц…
Я открыла глаза. Ангел сидел рядом, но даже не смотрел на
меня. Он смотрел на пол, куда были сброшены мои джинсы. Но не джинсы
интересовали его. Совсем не джинсы, будь они неладны. Кое-что… Кое-что
поинтереснее валялось на полу. Кое-что поинтереснее, выпавшее из их кармана.
Кольцо.
Проклятое, краденое со стеллажа, абсолютно бессмысленное
кольцо. Такое же дешевое, как и тот трюк, который хотел провернуть с нами
Ленчик. Впрочем, учитывая, как сосредоточенно смотрит на пол Ангел, — до
Ленчика можно и не дожить…
Ровно пятнадцать секунд я утешала себя мыслью, что в
полумраке библиотеки кольцо осталось незамеченным, а Ангел отвалился от меня
просто так: подумав о Динке, подумав о Рико, подумав обо всех своих женщинах —
голландках, итальянках, швейцарках проездом из Акапулько в Цюрих…
