Но уйти — означало оставить Динку одну. Оставить Динку одну
в сомнительной стае кобелей — двуногих и четвероногих. А против Ленчиковых
лукавых фотомодельных губ ни один пистолет не устоит. И любой выстрел расцветет
холостым конским каштаном…
Уйти — означало оставить одну себя, бедную забитую
экс-звезду дуэта «Таис». И лишиться, пусть даже на время, этой моей ненависти к
Динке. Такой же коротко постриженной, как и сама Динка, такой же живой, как
она.
Живой.
Да. Именно ненависть к ней делала меня живой.
Да.
Именно эта чертова ненависть, беспощадная и бесполезная, как
дурацкая фраза «тренируйся на кошках». Не слава, не оголтелое обожание фанатов,
не жгучее любопытство журналистов, не джентльменский список Виксан, не, не, не…
Ничто не могло сравниться с этой ненавистью…
Ничто.
Ай-ай, заблудиться бы в этой ненависти, как в узких улочках
Barri Gotic, — и умереть в ней. Восхитительно живой…
— Уходи, — еще раз повторила Динка, и в ее голосе
мне послышалась грусть.
Темно-вишневая грусть темно-вишневого поцелуя в «Питбуле» —
того самого, единственно искреннего, незабытого, совсем незабытого. Поцелуя,
который на секунду сделал нас одним существом. «Неужели это мы, Ренатка?..»
— Я не уйду, — твердо сказала я. Насколько могла —
твердо. — Я останусь с тобой…
— Только этого не хватало, — поморщилась
Динка. — Что за пафос, в натуре? Засунь его себе в жопу, может, полегчает.
— Засунула, — улыбнулась я. — Полегчало.
— Ладно, — улыбнулась Динка. — Только уговор:
не рыдать, не рвать волосы… сама знаешь где… и под ногами не путаться.
Обещаешь?
— Обещаю…
* * *
…Трофеи, принесенные мной с Риеры Альты, были поделены нами
поровну. Или почти поровну. Динке достался пистолет, мне — все остальное.
Фотография «Мы в гостях у Пабло», на которой Динка даже внимание акцентировать
не стала и «скорее всего договор», который и вправду оказался договором — на
съем дома в Ронда-Литорал, того самого, в котором мы столько времени
околачивались. Дом был снят на имя Пабло-Иманола Нуньеса за два дня до того,
как наш с Ленчиком самолет приземлился в барселонском аэропорту Эль-Прат, еще
одно, совсем неудивительно совпадение, еще одно звено в цепи, на одном конце
которого болтался Ленчик, а на другом — Ангел. Теперь я нисколько не
сомневалась, что дом этот был приготовлен специально для нас и весь его антураж
был подогнан под нас — от девы Марии на кухонном подоконнике до собак в
вольерах. Кончать в таком антураже с собой, под присмотром всех мыслимых
католических святых — милое дело. А единственной правдой этого лживого дома был
сам Ангел, его псы и его саксофон.
И больше ничего.
Даже распятие в моей комнате гроша ломаного не стоило. Даже
оно.
Недаром все это время мне казалось, что дом отторгает
Ангела, что он никогда не принадлежал ему, пожалуй, с эпитетом «лживый» я
погорячилась. Все наоборот, все совсем наоборот. Дом был обычным, разве что
слегка заброшенным. А лживым оказался Ангел. С самого начала.
Но, странное дело, даже несмотря на открывшуюся истину,
Ангел не вызывал во мне никакой неприязни. Совсем напротив, я чувствовала к
нему симпатию. Во-первых, он мой первый мужчина. Во-вторых — он мой первый
мужчина. В-третьих — он мой первый мужчина. Продолжать можно до бесконечности,
привкус собачатины во рту не станет от этого меньше.
Этот привкус усилился к вечеру, вернее, к ночи, когда Ангел
вернулся.
Вместе с Рико.
От Динки я знала, что вторая половина дня ушла у Ангела на
собачьи бои, именно поэтому мы болтали в саду в полной безопасности. Никто не
надзирал за нами, никто за нами не следил, а дружелюбно раскрытые ворота
держали на привязи крепче, чем запоры, амбарные замки и цепочки. Ангел вернулся
именно тогда, когда все было решено, и мы с Динкой, чтобы не вызывать лишних
подозрений, разбрелись по комнатам.
Динка зависла в их с Ангелом спальне, а я, как обычно,
отправилась в библиотеку.
Там он меня и нашел.
Ближе к полуночи. Лежащей под пледом и тупо уставившейся в
русско-испанский разговорник.
— Ну, как ты? — спросил у меня Ангел. Дружелюбный,
как ворота, которые никогда не поздно запереть на засов.
— Нормально, — не отрывая взгляда от стойкого
идиоматического выражения «Cuando recibiremos la respuesta definitiva?»
[35]
, сказала я. — А ты?
— Сегодня хороший день, — осклабился Ангел. —
Рико выиграл.
Рико выиграл, а ты проиграл, Ангел. Ты проиграл при любом
раскладе. Хотя должны были проиграть мы. При любом раскладе. При любом… Сегодня
и вправду хороший день. Я улыбнулась этой немудреной мысли, Ангел же отнес
улыбку на свой счет.
— Прогулка пошла на пользу?
— Конечно… Mio costoso, — не удержалась я. Мне
давно хотелось назвать Ангела именно так, как называл его Ленчик. Но случай
предоставился только сейчас.
Произнеся это, я снова уткнулась в разговорник, краем глаза
наблюдая за Ангелом. Интересно, как он отреагирует? В моем собственном сознании
«mio costoso» было плотно увязано с Ленчиком. Интересно, насколько плотно оно
увязано с самим Ангелом?
Нинасколько, вот хрень.
Ни один мускул не дрогнул на лице Ангела, впрочем, ангелам и
не положено расстраиваться по пустякам, будь то порез опасной бритвой или
случайно оброненная фраза с совсем не случайным подтекстом.
— Mio costoso?
— Ну да… Вот, изучаю разговорник. Красивый язык, такой
нежный… Мне нравится твой язык, Ангел…
— Правда? — Ангел снова улыбнулся, распялил губы и
по-собачьи вывалил наружу язык. — Правда, нравится?
— Очень.
— А мне — твой…
Это было не что иное, как приглашение к постели: такой
привычной для Ангела и такой непривычной для меня. Приглашение к постели, в
которой Ангел, как и все ангелы, был бесподобен. Он был бесподобен, а я была
никакой, так что разломанного в честь Благовещения граната ожидать не
приходится. Хотя то, что мы с Динкой живы, уже — благая весть. Жаль только, что
нельзя сообщить об этом Ангелу.
То-то бы он удивился!..
— А мне — твой, девочка!.. Ну-ка, давай его сюда.
Шутки… Шутки-шутки… Шутки пьяного Мишутки. Гонки пьяного
Артемки, как сказала бы Динка. Любовные глупости, которые должны восхищать, но
от которых с души воротит. По крайней мере меня. Нет, Ангел, подарка в честь
потери девственности ты от меня не дождешься. Ни птицы Кетцаль, ни раковин
Каури, ни даже тыквы-горлянки, расписанной срамными картинками из «Камасутры»…
Пока я лениво размышляла об этом, язык Ангела вплотную приблизился к моим губам
и раздвинул их.
