Тогда она еще стеснялась меня, это потом ей стало на все
наплевать.
— Что?..
Кажется, я даже этого дурацкого вопроса не задала, я видела
только крепкие юношеские, подло трясущиеся ягодицы и Динкину взмокшую челку. То
ли от только что закончившегося выступления, то ли…
— Закрой дверь с той стороны!..
Я послушно прикрыла дверь и отошла от нее на безопасное
расстояние: как будто парень мог задеть меня, как будто Динка могла задеть… Вот
тогда-то мне и захотелось спать. Да так, что справиться с этим детским сладким
желанием не представлялось никакой возможности. Я опустилась по стене, села,
сложив ноги по-турецки, как это обычно делала Динка, и прикрыла налившиеся
свинцом веки. Никаких мыслей в голове, никаких, только слипшаяся Динкина челка…
Я хорошо помню… Я хорошо помню, что очнулась только тогда,
когда кто-то настойчиво потрепал меня за плечо.
Алекс.
Еще не умерший Алекс в своем вечном вытянутом свитере сидел
против меня.
— Что случилось? — спросил он. — Почему ты
здесь?
Действительно, почему я здесь? В чужом городе, каких сотни;
в чужом дворце спорта, каких тысячи; в чужом коридоре, каких десятки тысяч; на
чужом, не очень чистом полу, каких миллионы… На чужом, не очень чистом полу,
каких миллионы, сидит звезда — каких раз и обчелся… Хорошенький сюжет для
бульварной прессы, ничего не скажешь…
— Эй, почему ты здесь?
— Нипочему, — огрызнулась я. — Сам спроси у
этой твари…
— Да что случилось, в конце-концов?!
О-о, только Алекс, несчастный, измотанный болезнью Алекс
принимал наши с Динкой контры близко к сердцу. Ленчика и Виксан это забавляло,
не более, они считали, что так и не обузданная ненависть придает пикантность
нашему скандальному дуэту. И не дает разжижаться тягучей, черной, как мазут,
застоявшейся крови.
— Давай… Иди к ней, иди… Проведай нашу дорогую Диночку…
Алекс пожал плечами, отлепился от меня и направился к
гримерке. Только бы тебе не пришло в голову постучать, подумала я совершенно
безнадежно: Алекс всегда был удручающе корректен… Вот и сейчас он аккуратно
стукнул в легкую фанеру костяшками пальцев и едва не получил по лбу
распахнувшейся дверью. Кобелек, оперативно выудивший свое, выполз из гримерки.
На лице его — тупом лице с тупым носом, тупыми скулами и тупым подбородком —
застыло выражение удовольствия и растерянности. И оскорбленной в своих лучших
чувствах похоти. Потом я видела много таких лиц, самых разных, но это выражение
— оскорбленной в своих лучших чувствах похоти — всегда оставалось неизменным.
Вот хрень!
Тогда Алекс настучал о происшедшем Ленчику: интеллигентно,
робко, с застенчивым придыханием, почти с пиететом. А Ленчик настучал по куполу
Динке — уже без всякого пиетета. В присутствии Виксана и меня, что было совсем
уж унизительно.
— Если ты еще раз позволишь себе такой левый номер,
тварь живородящая, — сказал он Динке в своей обычной манере, — если
ты только позволишь себе его… Я тебя урою… Я тебя через взвод солдат пропущу.
— Где взвод? — в своей обычной манере огрызнулась
Динка. — Подать сюда взвод!
И Ленчик тотчас же съездил ей по физиономии — в своей
обычной манере.
— Это тебе от командира взвода, дорогуша. Учти, будешь
козлить, я тебя заставлю кровью харкать. Я тебе все твои трубы перевяжу к
чертовой матери…
— Пусть антисексин принимает, — посоветовала
флегматичная Виксан. — Купи ей антисексин.
— Пошли вы к черту, — огрызнулась Динка. —
Сами принимайте, уроды… Видеть вас больше не могу… А ее больше всех… Не могу…
«Ее» — означало меня. Гнусную короткохвостую овцу, с которой
Динка была вынуждена сосаться на каждом концерте: втыкаться в ненавистные
губешки, изображая глубокий и влажный поцелуй.
— А уж как я тебя терпеть не могу… — вставила я в своей
обычной манере. — Уж как я… Тут не то что антисексин — цианистый калий не
поможет…
— Да заткнитесь вы обе, тупицы гребаные! —
Интересно, сколько раз Ленчик говорил нам это? — Заткнитесь! Значит, так,
Дина. Ты прекращаешь свои… м-м-м… шалости. Хотя бы на гастролях… Дома — делай
что хочешь… Но на гастролях — никаких леваков. И если я еще раз узнаю об этом…
Я шкуру с тебя спущу… В самом прямом смысле. А требуху сдам в анатомический
театр, пускай студенты с тобой развлекаются…
— Не гони… — поморщилась Динка. — Какой в задницу
анатомический театр? Да если с моей головы хоть волос упадет, тебя фаны
растерзают. Без масла слопают…
Ленчик запрокинул подбородок и дробно, по-женски рассмеялся.
Господи, как же я любила его в такие минуты! Как же я его любила! И за миг
торжества, которого вполне хватало, чтобы размазать Динку по стене, была готова
простить ему все.
— Ох, как ты ошибаешься, дорогуша! Ох, как ты
ошибаешься! А все потому, что ты клиническая дура. Вместо того чтобы по мужским
ширинкам шляться, умные книжки почитала бы…
— Это какие же?
— Да хоть какие… Да хоть про психологию восприятия,
если не в лом.
— Влом, — выдохнула Динка. — Ты мне так
расскажи. Своими словами…
— И не подумаю… А вот то, что о тебе забудут через три
дня после того, как ты перестанешь открывать на сцене свой поганый рот, —
это я и без книжек знаю.
— А с чего бы это мне перестать открывать на сцене свой
поганый рот? Я еще попою. — Теперь Динкин голос не был таким
злобно-победительным.
— Петь ты будешь ровно столько, сколько тебе отпущено.
Мной. И ни днем больше. — Он специально заводил нашу неистовую Динку,
Ленчик. Он делал это бесчисленное количество раз, и каждый раз Динка попадалась
на крючок.
— Пошел ты…
— Пойдешь ты. И опять же, только тогда, когда я тебе об
этом скажу…
— Да я завтра от тебя уйду…
— Контракт… — Ленчик прибегал к кнуту нашего с Динкой
контракта с видимым удовольствием: ему нравилось хлестать малолетку по
зарвавшейся спине. Очень нравилось. — Контракт. А контракт — он почище
удавки будет. И колумбийский галстук тоже отдыхает… Знаешь, что такое
колумбийский галстук?..
О колумбийском галстуке хорошо знала я, колумбийский галстук
наряду с гильотиной, папильотками и девятью способами хранения марочного
коньяка входил в Виксанов список достижений цивилизации. Колумбийский галстук,
любимое развлечение подручных наркобаронов, перерезанное от уха до уха горло и
выпущенный через него на волю мертвый язык… Наш с Ленчиком контракт и вправду
отдаленно напоминал колумбийский галстук: на волю мы могли вырваться, только
двинув кони. Склеив ласты, дав дуба, сыграв в ящик. Динка даже специально
завела интрижку с одним известным питерским адвокатом по фамилии Лауферман,
престарелым, засыпанным перхотью любителем Лолит. Адвокат за свои услуги ломил
страшную, по-еврейски непроизносимую вслух цену, Динке же он не стоил ничего:
так, пара слюнявых поцелуйчиков, пара немощных фрикций и целый поток белесых
цитат из серебряного века, благополучно заменивших оргазм. Впрочем, Динкина
подростковая, с легким пушком на икрах самоотверженность так и не была
награждена — ознакомившись с контрактом, Лауферман только руками развел:
