— Я ненадолго. — Мой шепот выглядит просительно:
«Задержи меня, Ангел, задержи… Ну что тебе стоит?»
Но Ангел не понимает русского шепота. Он просто целует меня
— по-дневному, по-хозяйски, как будто мы прожили с ним вместе тысячу лет… Как
будто мы просыпались в одной постели с 1287 года, когда бестиарий был младенцем
в люльке, а Ленчик и не думал вырисовываться на горизонте.
Он целует меня, и через секунду я остаюсь одна.
* * *
…А еще спустя сорок минут я нахожу Риеру Альту. Без всякого
труда.
Гипотетический дом Ангела (если это и вправду его дом) тоже
не требует от меня никаких усилий: многоквартирный, с небрежно
подретушированным фасадом. И прежде чем войти в него, я долго стою на
противоположной стороне улицы, подбрасывая в руке ключи. И молю только об
одном: Господи, сделай так, чтобы мой визит сюда накрылся медным тазом! Тебе
ведь ничего не стоит сделать это, Господи! Посади у входа консьержа с лицом
святого Луки или консьержку с лицом святой Вероники… Вот именно, Лука и
Вероника, два наугад выбранных имени из длинного списка имен, на которые
натаскивала меня загероиненная полиглотка Виксан.
Я до сих пор его помнила. Список, который позволял мне
выглядеть «томной интеллектуалкой», именно так она и выражалась, Виксан: «Будь
томной интеллектуалкой, нимфеточка моя сладенькая, постарайся удержать все это
хотя бы между ног, башка у тебя все равно дырявая…»
Кого только не было в этом проклятом списке!
Изобретатель радио Попов, изобретатель пищевых добавок Лайонелл
Полинг; актер Фред Астер с его знаменитыми ногами, похожими на две копеечных
зубочистки; Марлен Дитрих и Грета Гарбо в шмотках унисекс; рыба как
раннехристианский символ Иисуса; мускусное дерево как парфюмерный символ
Giorgio Armani; немецкий экспрессионизм, Лукас Кранах-старший под ручку с
Питером Брейгелем-младшим, рецепт приготовления соуса ткемали, пара никому не
нужных Бодхисаттв, пара заученных фраз из «Лолиты», певица Тори Амос,
иллюзионист Гудини, мотоцикл Харлей-Дэвидсон, Бруклинский мост, старый хрыч
Тимоти Лири, старая хрычовка Мать Тереза; банка с томатным супом от Энди
Уорхолла, тиара от папы римского; педикулезный режиссеришко Райнер-Вернер
Фассбиндер, которого Виксан рекомендовала называть не иначе, как Фасбом, это
делает культуру ручной; увертюра к «Тангейзеру», два анилиновых мазилы-гомосека
Гилберт и Джордж, фильмец «Ханна и ее сестры», книжонка «Иосиф и его братья»… И
шикарное «Пошли к черту» на тринадцати языках…
Но к черту я не пошла, ни на одном из тринадцати, тем более
что ни Лукой, ни Вероникой в доме и не пахло. И это позволило мне безболезненно
заняться прочесыванием этажей.
Квартиру Ангела я нашла на четвертом. Откуда-то со двора
доносились гулкие детские голоса, а здесь царила напряженная тишина.
Еще раз сверившись с цифрами на обрывке счета, я подошла к
двери.
Господи, сделай так, чтобы ни один из четырех ключей не
подошел! Марлен Дитрих, Грета Гарбо, Бруклинский мост, увертюра к «Тангейзеру»,
сделайте это!..
Именно на последних тактах чертовой увертюры, которая
звучала в моих мозгах запиленной граммофонной пластинкой, ключ сработал.
Третий из связки.
Он легко провернулся в замке, и дверь открылась. Когда я
захлопнула ее за собой и прислонилась к ней взмокшим от напряжения затылком,
сердце мое бешено колотилось. Но черт возьми! Я решилась, решилась! И это
оказалось совсем несложным — решиться. Решиться — и попасть в другую жизнь
Ангела. Всего лишь два поворота ключа, только и всего. Два поворота ключа,
чтобы убедиться, что она действительно существует…
Даже если бы я не знала, что это квартира Ангела, я поняла
бы это, стоило только пройтись по ее кромке. В том нашем испанском доме, с
Девой Марией и собаками, Ангел был всего лишь гостем, таким же, как и мы.
Гостем, приехавшим чуть раньше нас и едва успевшим распаковать вещи и покормить
псов. А здесь — здесь он хозяин! Квартира пахла кожей Пабло-Иманола Нуньеса,
смотрела на меня шерстяными глазами Пабло-Иманола Нуньеса, разевала джазовую
глотку Пабло-Иманола Нуньеса, здесь все было ему впору: и пожелтевшие плакаты
(«Original Memphis fives»
[29]
, «Cotton Pickers», «Innovations
in the Other»
[30]
); и вещи, сваленные кое-как, дорогие и
деше"Сборщики хлопка"(англ.) вые вперемешку, и сотни аккуратно
сложенных дисков; и звуковые колонки, натыканные по всем углам, и недопитый
выцветший кофе на столе, и незастеленная постель — все напоминало Ангела, все…
Комнат было всего лишь две — побольше и поменьше. Та, что
поменьше, служила спальней; побольше — кабинетом, гостиной и кухней. Типичное
холостяцкое стойло, с налетом романтизма, способного очаровать начинающую
проститутку, — даже запылившееся банджо имелось, правда, без трех струн.
На банджо была наброшена мягкая широкополая шляпа в духе
джем-сейшена с пивом, виски без льда и горячим потным шепотом: «А ну-ка,
посвингуй!» И я не нашла ничего лучше, чем водрузить шляпу себе на макушку. Но
этот дурацкий жест сразу же принес успокоение. Взять меня за рубль двадцать в
такой шляпе было невозможно.
Кроме того, шляпа подсказала мне, что делать.
Вопроса «что делать в квартире Ангела» Динка старательно
избегала, так же, как и задиристого словечка «шмон», ограничиваясь фразой:
«Посмотришь по обстоятельствам». И еще одной: «Может, удастся узнать, кто такой
Ангел на самом деле». Я могла бы сделать вид, что осмотрела квартиру, — на
это ушло бы минут пять, не больше. Я могла бы ее просто осмотреть, и тогда
пришлось бы накинуть еще полчаса.
Но я задержалась надолго.
Из-за шляпы.
Шляпа резко сузила поле поиска, она сразу же уткнулась
мордой в стеллаж, предательница! Стеллаж занимал всю правую стену в
гостиной-кухне-кабинете, книг в нем было мало, зато других вещей оказалось в
избытке.
Самых разных, но наверняка принадлежавших Ангелу.
Болтливых вещей, предательских. Таких же предательских, как
вероломная джазовая шляпа.
Судя по всему, Ангел давно не появлялся здесь, ведь все это
время он проводил с нами. Ангел давно не появлялся здесь со всем своим джазовым
хозяйством — и вещи заскучали. Пара самых настоящих, истыканных ракушечником
амфор на нижней полке, пара венецианских масок, пара деревянных голландских
башмачищ — кломпов; пара раковин Каури — нежно-розовых, с распяленными
закостеневшими губами, пара нэцке, самых настоящих, а не слепленных наскоро из
столярного клея и рыбьей требухи… Запыленная стеклянная банка со множеством
монет, расписанные тонкой тушью тыквы-горлянки, большая пивная кружка с веером
торчащих из нее китайских палочек для еды… Керамическая птица, откликающаяся на
имя Кетцаль (в Виксановом культурологическом списке Кетцаль шла под номером 21,
прямо перед Лукасом Кранахом-старшим), несколько обглоданных фигурок языческих
божков и — ритуальных животных и вполне удачная, не вызывающая никакого чувства
протеста копия ацтекского «Круга солнца» (номер 24 в списке)… Картину дополняли
огрызок мрамора и старая пишущая машинка… Никакой системы в подборе всего этого
добра не было, и оно выглядело по-туристически необязательным. Должно быть,
подобные вещдоки дарили Ангелу женщины — в память о проведенных в его объятиях
ночах. Я так и видела их, всех этих небрежно сколоченных голландок, гречанок с
пушком над верхней губой, монохромных итальянок, экзотичных рисовых уроженок
китайской провинции Чжэцзян и засидевшихся в девках швейцарок — проездом из
Акапулько в Цюрих-Интересно только, кто подарил Ангелу кольцо?.. Я нашла его
надетым на хвост деревянной обезьяны. Обезьянья морда, больше похожая на
вдохновенное лицо предводителя какой-нибудь тоталитарной секты, не внушала
ничего оптимистического, но кольцо на хвосте… Так, дешевенькое колечко, даже на
сувенир не тянуло, но что-то в нем было такое… Это стало ясно, стоило только
машинально водрузить его на палец. И пальцу сразу же не захотелось с ним
расставаться. Кольцо было явно женским, далее скорее — детским, только дети
способны искренне радоваться подобным стекляшкам. А может быть, его и забыла
здесь начинающая проститутка, очарованная джазовым логовом Ангела?..
