…Ангел тоже не хватает меня за задницу, это было бы слишком
примитивно. К тому же я вовремя поворачиваюсь к нему лицом.
— Прекрасно выглядишь, — улыбается мне Ангел.
— Ты тоже, — брякаю я.
— Как ты?
— Нормально…
— Нормально? — Ангелу не очень нравится мой ответ.
— Я думала о тебе, — леплю я первое, что пришло
мне в голову и что может хоть как-то утешить трудягу-самца: ночью он
действительно старался.
— Я тоже.
— И что ты думал?
— Ты создана для любви…
Эй, Динка! Где ты?!.. Вот видишь, он сказал это! Он сказал…
— Спасибо. — Ничего другого в голову мне не
приходит. Ничего, кроме этого дурацкого, пахнущего школьными завтраками
«спасибо».
Ангел смеется, он находит мой ответ трогательным и забавным.
Он находит ответ, а потом находит губы. Мои губы. И снова я ощущаю во рту
привкус свалявшейся шерсти…
— Не хочешь продолжить? — шепчет Ангел мне на ухо.
Только этого не хватало!..
— А как же Динка? — Я все-таки не выдерживаю и
задаю этот вопрос, больше похожий на заряд дробовика. Еще секунда — и Динка
падет бездыханной, а мне останется только подойти и поставить босую пятку на ее
развороченную грудь.
— Я люблю вас обеих. Я люблю вас… — Ангел щелкает
пальцами, пытаясь подобрать нужные слова. — Я люблю вас как одну… Как
одно… Так ты не хочешь продолжить?
Н-да… Все предельно ясно.
— Хочу… Но не сейчас… Мне нужно проветриться… Собраться
с мыслями…
— Зачем? — искренне удивляется Ангел.
— Произошло что-то важное… Ты должен понимать…
Ангел кивает косматой собачьей головой. Он понимает.
— Хочешь, сходим куда-нибудь вместе… Выпьем вина…
Час от часу не легче! Хороша же я буду, если притащу Ангела
на Риеру Альту. А если он все-таки увяжется за мной? Что тогда делать с днем
"X" и Динкиным дилетантским, небрежным, но так тщательно
разработанным планом?
— Не думаю, что это хорошая идея… — завожу я свою
старую волынку.
— Только не уговаривай меня отсосать у своего
пса. — Ангел скалится, и непонятно, чего в его улыбке больше — нежности
или угрозы. Очевидно, Динка перевела ему мой ночной совет, вот сволочь!..
— Не буду, — легко соглашаюсь я.
— Так что? Сходим куда-нибудь?
— Не сейчас… Мне нужно побыть одной.
Я стараюсь произнести это убедительным тоном влюбленной
студентки, влюбленной массажистки, влюбленной учительницы музыки. По классу
аккордеона. И Ангел отступает — аккордеон слишком серьезный инструмент, к тому
же он не совсем в испанском духе.
— Я ненадолго, — продолжаю канючить я с самым
независимым видом. — И вот еще, Ангел… Я хотела тебя попросить… Говорят…
говорят, это делает секс незабываемым.
— Что именно?
— Ты понимаешь… Понимаешь, о чем я говорю… Я скашиваю
глаза на сгиб локтя: el dopar, что же еще!.. Перехватив мой взгляд (о, этот мой
знаменитый взгляд, один из нескольких знаменитых взглядов, выработанных
фотосессиями), Ангел улыбается, он все понял. Теперь он искренне мне рад, я это
вижу.
— Нет никаких проблем, девочка… Когда угодно и сколько
угодно. Это и правда делает секс незабываемым… Тебе ведь хочется секса?
— Очень… Хочу быть с тобой… — Кажется, я перегнула
палку.
— Я тоже. — Кажется, он перегнул палку.
Динка-Динка, придется тебе куковать в моей комнате с видом на распятие.
— Тогда, может быть…
— Не сейчас. — Я набираюсь храбрости и кладу
Ангелу пальцы на ладонь. — Дай мне немного времени. Прийти в себя.
Я жду ответа. Он должен мне ответить, черт возьми! Он должен
отпустить меня, повод и в самом деле уважительный, Динка права. Он должен
отпустить меня, иначе я никогда не попаду на Риеру Альту, а буду вынуждена пить
с ним «Риоху» в каком-нибудь забитом туристами кафе. Представить это чаепитие в
Мытищах можно без труда: он будет трахать меня шерстяными глазами — такими же
шерстяными, как и язык, он будет касаться моих голеней пяткой или
растопыренными призывно пальцами ног: уж это ему легко будет сделать, очень
легко… Он будет брать меня за руку, а мечтать о моей заднице, которую так
сладко облапать, сладко и примитивно. И он наверняка попытается это сделать —
на выходе из кафе, но скорее всего — уже на входе… И при таком раскладе Риера
Альта совсем не светит мне, совсем не светит…
— Мне нужно побыть одной… — снова говорю я.
— Как знаешь… — Он отступает.
Подозрительно легко. А может, совсем не подозрительно?
А может, все не так? И Ангел — отличный парень, даром, что
язык у него шерстяной. Отличный парень, отличный любовник, нельзя быть такой
нетерпеливой, нельзя получить все и сразу; пара-тройка ночей с ним, и я узнаю
то, что знают все. То, что знает проклятая, развратная, непристойная до
кончиков волос, до выводка родинок на левом предплечье Динка.
Как прекрасна любовь и как упоительно мужское тело,
накрывшее тебя с головой.
И в собачьей шерсти этого тела наконец-то распустятся
лепестки дамасской сливы и вызреют яблоки сорта Гренни Смит… Динка этот сорт
терпеть не может.
Вот хрень, я готова остаться. Если Ангел больше ничего не
скажет мне, я останусь. Я позволю ему взять себя за руку, я позволю ему
ухватить себя за задницу, я позволю ему бросить себя на кровать, я позволю ему
раздеть себя и снова останусь в одних носках…
И получу то, что получает проклятая, развратная,
непристойная до кончиков волос, до выводка родинок на левом предплечье Динка…
Нет, носки все же придется снять, так же, как и все подозрения — и с Ленчика, и
с Ангела. Наши приготовления ко дню "X" — не более чем бред. И сам
день "X", сегодняшний дурацкий день, выглядит бредовым. Неужели вся
эта лавина была вызвана одним-единственным камешком Ленчикова письма?
Да и было ли письмо?
И был ли в нем тот смысл, который я увидела?
Мне нельзя доверять, мне уже давно нельзя доверять, нервы у
меня ни к черту, ничего другого и ожидать не приходится, после того как «Таис»
грохнулся оземь, не удержавшись на своих глиняных лесбийских ножках… Да и Динка
— невро-тичка почище меня. К тому же — наркоманка, к тому же — нимфоманка… Мало
того, что мы вяло собачимся друг с другом, так еще и норовим отгрызть
протянутую нам руку помощи. И вцепиться в горло нашим благодетелям…
Идиотки.
— Мне нужно побыть одной… — Вот он, рефрен, достойный
идиоток.
И я в нем неподражаема.
Ангел тоже неподражаем, он ничего не говорит. Черт возьми,
Ангел ничего не говорит. И, когда я уже готова с ним остаться, сам распахивает
передо мной обтянутую истончившимся кованым железом дверцу в ограде.
