— Из-за этого проклятого кобеля я никогда не
женюсь, — сокрушался Левитас.
— И не женись. Никогда не женись. Никогда.
Это Никитине «никогда» было последним словом приговоренного.
В утро накануне казни. Никаких апелляций. Яйцо всмятку и крепкая сигарета на
завтрак — и никаких апелляций. Нежнейшее черно-белое «Приговоренный к смерти
бежал» — не для него…
* * *
…Прежде чем захлопнуть дверь, Никита совершил еще одну
беглую экскурсию по квартире Коpaбeльникoffa. Нельзя сказать, чтобы пустота
комнат пополнила скудные знания о владельце пивоваренной компании, но одно
можно было сказать наверняка: Корабельникоff одинок. Почти так же, как и сам
Никита. Единственным более-менее обжитым местом оказался кабинет с узкой
походной койкой и широким столом, заваленным бумагами. К компьютеру, стоящему
на столе, прилепилось несколько фотографий. Фотографии были старыми, выцветшими
и категорически не монтировались со стильными узкими рамками. Они распирали
модернистский каркас и тщетно пытались вырваться, перемахнуть через
десятилетия: молодой моряк с топорщащимися на плечах и еще не обмытыми
лейтенантскими погонами, молодая женщина с тяжелыми волосами, мальчик с высоким
лбом мыслителя… Черные-белые, и нежные, нежные, нежные… Ни одного современного
снимка, ни единого, — как будто жизнь Корабельникоffa осталась там,
остановилась, замерла.
Жизнь Корабельникоffа — какой бы она ни была и чтобы ни
случилось потом с моряком, женщиной и мальчиком, — жизнь Kopaбeльникoffa
не шла ни в какое сравнение со сраной жизнью Никиты.
Или шла?…
Как бы там ни было, но без десяти пять Никита уже парковал
свою «девятку» у огромного, похожего на заводской, корпуса на Обводнике, 114.
По фасаду здания шло самоуверенное, не нуждающееся ни в каких комментариях
«КОРАБЕЛЬНИKOFF», стеклянные к нему подступы охраняла сладкая парочка секьюрити
в одинаковых галстуках, стрижках и подбородках, — и Никита приуныл. Он
даже не помнил теперь, сообщил ли ночному Корабельникоffу свое имя. Если нет —
смешно надеяться на аудиенцию у Корабельникоffа дневного. Но приказной тон
твердого почерка на визитке, эта дудочка Крысолова, погнал его ко входу, как
крысу к воде. Остановившись у закаменевшего в своем величии секьюрити, Никита
промямлил, что его ждет глава компании, что ему назначено время на семнадц… Секьюрити
оборвал его на полуслове — одним движением подбородка, созданного именно для
этих целей: обрывать на полуслове. Проследив за направлением движения, Никита
уперся взглядом в стойку с сидящей за ней симпатичной девушкой (никакой плохо
выбритой вохры, надо же!)…
С девушкой все прошло гладко, стоило только Никите открыть
рот и выдать тираду о семнадцати часах и встрече с первым лицом концерна
«Корабельникоff» по личному вопросу, даже визиткой потрясать не пришлось.
— Третий этаж, направо. Административное крыло, —
протрубила девушка низким голосом исполнительницы песен в стиле «спиричуэлс».
— Спасибо, — поблагодарил Никита и двинулся к
лифту.
Размах административного крыла поразил его воображение — на
таких крыльях нужно парить над бескрайними пустынными просторами Аризоны, а не
жаться в узком каменном небе Питера. Поплутав минут десять по коридору, Никита
вышел-таки на цель — как и следовало ожидать, из ценных пород дерева. К ценным
породам была привинчена табличка из давно вышедшей из моды бронзы, и к странному
имени Ока прибавилось вполне заурядное отчество — Алексеевич. Никита
прокашлялся и толкнул эпическую дверь.
За дверью оказался вместительный предбанник с секретаршей —
вопреки ожиданиям немолодой и некрасивой, но с умным решительным ртом и запавшими
щеками. Даже по одним этим щекам стало понятно, что за плечами у секретарши —
престижный вуз, многолетняя работа в качестве какого-нибудь научного
сотрудника, 120 знаков в минуту слепым методом, пара-тройка иностранных языков
и курсы стенографии. И что ее интеллектуальный коэффициент сопоставим с
интеллектуальным коэффициентом физика-ядерщика из Лос-Аламоса.
— Мне назначено, — севшим голосом пробормотал
Никита. Господи, что же он тут делает, идиот, ведь присутственные места не для
него! — На семнадцать ноль-ноль. По личному вопросу.
Секретарша подняла глаза от компьютера и несколько секунд
старательно фотографировала Никиту — в самых различных ракурсах: джинсики,
кроссовки, вытертый кожаный пиджачишко, вытертая вельветовая рубашонка и совсем
уж лишний галстук.
Очевидно, именно этот галстук и произвел на секретаршу
неизгладимое впечатление. Черты ее лица смягчились, она даже нашла нужным
приветливо улыбнуться Никите:
— Вас ждут.
— А куда идти-то? — беспомощно ляпнул Никита.
— Вот в эту дверь, молодой человек…
За дверью, на которую указала секретарша, Никиту поджидал
Корабельникоff. И новая жизнь.
То есть жизнь, как таковая, осталась прежней — стылой и под
завязку набитой прошлым. И — Ингой. Но в ней появилась странная должность
личного шофера — личного шофера Оки Коpaбeльникoffa. Kopaбeльникoff сунул ее
Никите под нос, как только поздоровался с ним.
— Водилой ко мне пойдешь? — спросило первое лицо
под аккомпанемент стрекочущего факса, не отрываясь от сотового телефона и горы
каких-то бумаг.
— Пойду.
— Деньги, конечно, не такие большие… Но ведь тебя не
деньги интересуют, как я понимаю?
— Деньги меня не интересуют.
Корабельникоff раздвинул паучьи жвалы в подобии улыбки:
очевидно, вспомнил о пачке долларов в барсетке.
— Вот и ладно. Можешь оформляться. Нонна Багратионовна
все тебе объяснит.
— Нонна Багратионовна?
— Моя секретарша. Думаю, много времени это не займет.
Через час приступишь. Через час пятнадцать машина должна быть у
подъезда, — и Kopaбeльникoff кивнул головой, давая понять, что аудиенция
закончена.
…Через час Никита получил ключи от представительского
«Мерседеса» с бронированными стеклами, а еще через месяц — от апартаментов на
Пятнадцатой линии и от загородного дома во Всеволожске, такого же, в общем,
пустого, как и городская квартира. Ко всем трем связкам ключей имелось
приложение в виде субботней ночи с водкой и огурцами, тренажерного зала в
четверг и боксерского спарринга во вторник. Еще тогда, в их первую встречу,
Никита проговорился Корабeльникoffy о первом разряде по боксу.
Их субботние ночи нельзя было назвать попойками.
Конфиденциальным мужским попойкам обычно сопутствует бесконечный и
однообразно-утомительный разговор о жизни и о том, что эту жизнь
украшает, — бабы, карьера, деньги, собственная реализованность. Ничего
такого в Корабельникоffской водке с огурцами не таилось. Ни единого слова,
кроме коротких междометий. Никаких прорывов — ни в прошлое, ни в настоящее.
Молчание, молчание, молчание. Очевидно, январских Никитиных откровений
Корабельникоffу хватило с головой. За несколько часов он сумел прочитать Никиту
как книгу — до последней страницы, на которой указан тираж. Но почему-то не
отбросил ее, не сунул на полку, не всучил в качестве подарка кому-нибудь, а
оставил при себе.
