Никаких слез в цепких птичьих глазах секретарши не было —
одно лишь трусливое желание вырвать из окаменевший памяти личного шофера
Корабельникоffа всех латинских любовников, стерв, нимфоманок и стяжательниц.
Все те эпитеты, которыми шустрая ненависть Нонны Багратионовны успела наградить
покойную Марину Корабельникову.
— И о чем они спрашивали?
— Большей частью о Мариночке… Ну и Корабельникоffе,
соответственно… И еще об этой… О ее телохранительнице. Но вы же знаете, с ними
я почти не общалась… Только на свадьбе и была… Ведь знаете, Никита?
— Да, конечно…
— Ужас… Просто ужас… И зачем было такую те л
охранительницу нанимать?… Действительно, зачем?…
— Даже не представляю, что теперь с ним будет, с Окой
Алексеевичем… Не приведи господи никому такого испытания…
— Да, не приведи господи, — отделался общей фразой
Никита.
Нонна Багратионовна сунула чашку кофе Никите под нос,
выкатилась из-за своего стола, подбежала к двери и выглянула в коридор.
Удовлетворившись произведенной инспекцией, она вернулась и уселась против
Никиты. Теперь, фривольно забросив нога на ногу, она больше не казалась юдолью
всех скорбящих, а запах, исходящий от нее (звездчатый анис помноженный на белый
мускус и иланг-иланг), стал и вовсе непристойным. И живо напомнил Никите
веселые кварталы в Амстердаме, куда он впервые попал много лет назад, еще не
будучи знакомым с Ингой. Если бы сейчас секретарша сбросила платье, щелкнула
застежкой лифчика и провела образцово-показательный сеанс стриптиза, Никита
нисколько бы не удивился. Но стриптиз в планы Нонны Багратионовны не входил.
Она всего лишь заговорщицки вытянула нос в сторону Никиты и пропела:
— А вообще, скажу я вам…
«Неужели, собаке — собачья смерть? — грустно подумал
Никита, — Нонна Багратионовна, Нонна Багратионовна, нужно быть
великодушной…»
— А вообще, скажу я вам, Никита… Что-то подобное я
предполагала… Говорят, у нее были шашни с этой ее телохранительницей…
— Шашни?
— Ну да… Шуры-муры… Хоть в этом я не ошиблась…
— В чем?
— В том, что ей нравятся темненькие… А брюнетка или
брюнет — это уже детали. Нюансы… Тип-то один… Бедняжка Ока Алексеевич… Такой
удар, такой удар… Пригрел же змею на груди… Извращенку…
Кофе в глотку Никите не полез. А все потому, что не в меру
возбудившаяся Нонна переложила сахару.
* * *
…Никиту вызвали лишь к часу дня. Обходительный молодой
человек, представившийся «следователем городской прокуратуры Кондратюком»,
задал ему несколько вопросов, на которые получил четкие и исчерпывающие, хотя и
слегка подмороженные ответы.
— Вы хорошо знали Марину Корабельникову?
— Нет. Я — шофер ее мужа, а его машиной она пользовалась
редко. У нее была своя.
— Когда вы в последний раз видели ее?
— Вчера вечером, перед отъездом шефа. Я отвозил его в
аэропорт. На мюнхенский рейс.
— Значит, Корабельников улетел именно этим рейсом? В
ноль пятнадцать?
— Ну, если человеку нужно в Мюнхен, он ведь не будет
лететь в Объединенные Арабские Эмираты, правда же? — не выдержал Никита.
— Понятно. Значит, вы проводили шефа и вернулись в
город?
— Да. Я проводил шефа и вернулся в город.
— Но на стоянку компании машину так и не поставили?
— Нет. Я не всегда оставляю ее на стоянке. Ока
Алексеевич достаточно демократичный человек, он позволяет мне пользоваться
машиной… В… скажем, неслужебное время.
По брезгливо-юному безволосому лицу следователя Кондратюка
змеей проползла сардоническая улыбка. А желваки на скулах заходили ходуном:
приступ классовой ненависти, не иначе. Э-э, братан, да ты якобинец, и, доведись
тебе родиться в другое время, ты исправно бы отправлял на гильотину зажравшуюся
аристократию…
— Шестисотый «Мерседес» в нерабочее время… И зачем же
вам нужен «Мерседес»? Девочек катать? — сострил следователь.
— Я женат…
— Одно другому не мешает… Значит, вчера вы в компанию
не вернулись… А куда направились после аэропорта?
— Это валено?
— Вопросы здесь задаю я.
— Посидел в кафе…
— Каком? — Щенок из прокуратуры решил отыграться
на Никите по полной программе.
— «Идеальная чашка». Средний проспект Васильевского
острова.
— Неподалеку от Пятнадцатой линии, так?
— Неподалеку, — с готовностью подтвердил
Никита. — Я и сам живу неподалеку. На Пятнадцатой угол Малого…
— Сколько вы просидели в кафе?
— Время я не засекал… Может быть, час… Может, больше.
— А потом? Отправились домой?
— Не совсем. К приятелю. Он живет рядом с
«Прибалтийской». На Морской набережной.
— К приятелю в столь поздний час? У вас нелады с
женой? — топорщащиеся волосики Кондратюка потрескивали (очевидно, от
осознания собственного величия), а крылья носа вздрагивали, как у гончей,
почуявшей добычу.
Но добыча так просто сдаваться не хотела. Она бесхитростно
путала следы и смотрела на следователя пустыми, равнодушными глазами.
— Почему нелады? Лады… Просто я обещал приятелю
заехать. Вот и заехал…
— А в квартире Корабельникова вы бывали?
— Бывал… И даже довольно часто. Пока шеф не женился.
— А потом?
— Потом — перестал бывать. Так, заезжал пару раз с
поручениями от хозяина. И все.
— Почему?
— Не знаю. Корабельников меня не приглашал.
— А раньше приглашал?
— Раньше приглашал.
— А когда вы были там последний раз?
Последний раз… Он еще не скоро выветрится из головы, этот
последний раз. И еще долго его будет преследовать тело Мариночки, так похожее
на тело Инги… Тело Мариночки в стоячей розовой воде.
— Так когда вы были там последний раз? Затрудняетесь
вспомнить?
— Почему же… Вчера. Вчера и был. — Господи,
неужели это было лишь вчера?…
— После того как отвезли Корабельникова в аэропорт?
— Зачем?… Днем. Я отвозил подарки. Вчера у хозяйки был
день рождения, если вы не в курсе. Подарков набралась целая гора… От
подчиненных Оки Алексеевича. Он попросил меня отвезти, и я отвез.
— А потом?
— А что — потом? Оставил презенты в прихожей и вернулся
за шефом. Вместе мы поехали в его загородный дом, на вечеринку в честь дня
рождения Марины… Жены Корабельникова…
— Вы оставили подарки в квартире…
