Она умерла от передозировки. И ничего удивительного в этом
не было. Она могла умереть в любой из дней, в любой из семьсот тридцати дней,
которые набежали за два года. Но умерла она только сейчас. Хреновый знак.
С Ленчиком разговаривала Динка. Протрезвевшая и злая. Она
долго молчала в трубку, а потом швырнула ее на рычаг. И закусила губу. И
принялась меланхолично копаться в пачке сигарет.
— Что-нибудь случилось? — спросила я.
— Случилось. Крысы бегут с тонущего корабля… Сначала
Алекс, а теперь…
Я похолодела. Алекс умер всего три месяца назад. Наш тихий
бледнолицый арт-директор. Он не ездил с нами в последние полгода, просто не мог
— сил, чтобы сопротивляться болезни, больше не оставалось. После безнадежного
курса в лучшей клинике, куда его устроил Ленчик, Алекса отпустили домой — умирать.
Он и умирал тихо, в Ленчиковом офисе, у всех на глазах. Тогда еще офис был
полон людей, телефонных звонков и факсов. Тогда еще в нем толклись журналисты и
телевизионщики. Их было не так много, как на пике нашей популярности, но они
все же были. И охотно общались с Алексом: волна нашей славы накрыла и его. Но
ни журналистов, ни телевизионщиков я не видела в упор — я видела только глаза
Алекса.
В них не было ни жалости к самому себе, ни страха перед
смертью; в них не было ничего, кроме желания обмануть судьбу. «Девчонки, я с
вами, а значит, ничего не изменилось. Вы помните наши первые гастроли в
Сургуте, когда фаны снесли милицейский кордон?.. Вы помните окончание записи
первого альбома, когда мы обливали друг друга шампанским, а потом протирали пол
свитерами?… Вы помните нашу поездку в Сосново, когда мы валялись в снегу и
ржали, как ненормальные, и Динка грела руки у меня под курткой?.. И орала, что
с сегодняшнего дня мир принадлежит нам, и требовала занести это в протокол… Вы
помните?… Вы помните?.. Вы помните?..» Мы не были на его похоронах, чертовы
гастроли, а по приезде Ленчик даже забыл сообщить нам об этом. А мы забыли
спросить — как там Алекс? Смерть Алекса всплыла чуть позже — необязательно, в
каком-то из наших разговоров с Ленчиком; разговоров, которые все больше
походили на грызню. Нынешний директор — откровенный подонок, накалывает с
бабками, вот Алекс никогда себе этого не позволял… Кстати, Ленчик, как там
Алекс, что-то давно его не было видно…
А-а… Алекс… Черт, он ведь умер, девчонки… А я забыл вам
сказать, замотался, сами понимаете. Так что там новый директор?.. И вот теперь.
Сначала Алекс, а теперь…
— Кто? — выдохнула я.
— Виксан.
* * *
.. На кладбище Ленчик плакал. Неумелыми, злыми слезами.
Народу было немного: мы с полупьяной Динкой, которая тотчас же начала строить
глазки молодому флегматичному могильщику; пара старых Виксановых друзей,
героинщиков со стажем, один вид которых мог вусмерть напугать обывателя. Ее
последний бойфренд, экзотичный жиголо с узкими ленивыми глазами и губами цвета
черной смородины, полная противоположность белесой Вике. Красивый, черт, такая
красота с неба не падает, а приобретается в обменниках по льготному валютному
курсу. Что ж, Виксан могла себе это позволить. Такого, совсем недешевого,
парнишку-экзота. Даже Динка, оторвавшись от могильщика, заметила его глянцевую,
с ног сбивающую красоту.
— Ничего кобелек, — сказала она мне, когда первые
комья земли полетели на гроб Виксана. — Может, замутить с ним?
— Пошла ты…
Но пошла я. Я, а не она. Я приблизилась к плачущему Ленчику
и тихонько ухватила его за ремень. И услышала то, что вовсе не предназначалось
для моих ушей.
— Сука, — шептал Ленчик. — Сука ты, Виксан.
Как ты могла так поступить со мной, сука…
* * *
…Происходит то, что и должно происходить: одряхлевший испанский
дом потихоньку стирает воспоминания о Виксане и об Алексе, и даже о «Таис». Мне
кажется, что мы жили в нем всегда, что мира за его высокой оградой не
существует. А унылые звонки Ленчика — через воскресенье — лишь подтверждают эту
истину. В какой-то момент они даже перестают меня трогать. Мне даже хочется,
чтобы Ленчик не звонил, чтобы мир и вправду перестал существовать. Теперь уже
окончательно. Меня совершенно не тянет отправиться куда-нибудь, хотя бы просто
прогуляться. Можно было бы съездить в Барсу, можно — в Сичес, говорят, Сичес
захлебывается от праздников… Можно было бы наплевать на все и отправиться в
Порт-Авентура, говорят, там полно аттракционов, которые вышибают мозги… В конце
концов побережье под боком… Коста-Дорада, земной рай. А рай бы не помешал.
Но для рая нужны деньги, а денег у нас нет.
А даже если бы они и были… Мне не хочется выползать из
безалаберной норы Пабло-Иманола, я знаю, что увижу, стоит мне только ее
покинуть.
Людей.
Огромную массу людей, жаждущую развлечений. Я ненавижу людей,
люди меня достали. Я устала от них в России, слишком устала, чтобы терпеть их
еще и в Испании. Если Пабло-Иманол не выгонит нас, если он не спустит на нас
своих собак… Что ж, я готова прожить здесь сколь угодно долго. Тем более что
паспортов у нас нет. Нет ничего, что подтвердило бы мое имя. Захватанное
журналами и музыкальными каналами, интернетовскими сайтами, которые больше
напоминают сливные бачки… Имя, опостылевшее мне самой до изжоги. Быть может,
мне удастся забыть его, и изжога пройдет. И я перестану думать о потерянной
славе и превращусь в дохлое насекомое из библиотеки Пабло-Иманола. Или в одну
из его книг. Хорошо бы…
Только бы Ангел нас не выгнал! Я готова терпеть и его
безразличное «Ола», и его cool джаз, и его собак, и его полуночный громкий трах
с Динкой, и полное отсутствие воспоминаний о русской жене. Я хочу остаться
здесь навсегда.
Навсегда.
Здесь, за оградой, такой высокой и такой старой, что дом
больше напоминает ковчег. Вот если бы еще не было Динки… Но Динка есть, и в
этом мое спасение. И единственная надежда. Пока существует эта безразличная
испепеляющая страсть Ангела и Динки, я имею право находиться в доме. Я — всего
лишь довесок к ней, бесплатное — приложение. Странно, что она до сих пор не
сказала Ангелу, чтобы он выгнал меня, ведь я ее раздражаю, ведь она меня
ненавидит… Должно быть, все дело в Ленчике, он все еще звонит нам каждое второе
воскресенье. Это — почти ритуал. Погребальный. Каждый его звонок заставляет нас
с Динкой грызться, собачьи бои, да и только…
— Кем мы вернемся, кем?… — орет на меня Динка.
И у меня по-прежнему нет ответа на этот вопрос. И все же я
пытаюсь ответить — только для того, чтобы не злить ее лишний раз.
— Какая разница… В конце концов, нам с тобой только
восемнадцать…
— Это не имеет никакого значения…
— Имеет… Ты же сама говорила… Ты хотела сделать сольную
карьеру, ты ведь хотела… Все возможно…
— Все возможно?! Сольная карьера… Выйти на сцену в
одиночестве… Чтобы все спрашивали, куда же я дела свою половинку? Свое
солнышко, своего котика, без которого я просто жить не могла?…
