Черт… Я никогда этого не сделаю.
Никогда.
Я никогда не сделаю того, что делает Динка. Два года не
прошли даром, я все еще вишу на гвоздях, которые вбил в меня Ленчик, я все еще
не могу выпрыгнуть из роли. Я — полная Динкина противоположность. Она —
активное начало, я — пассивное; она — задириста, я — неясна. Она — иронична, я
— меланхолична. Она — откровенна и бесстыдна, я — целомудренна. Она — сильная,
я — слабая. Она нравится молодым парням с упругой подтянутой мошонкой,
сексистам-экстремалам и застенчивым начинающим лесби. Я нравлюсь парням
постарше с упругими подтянутыми мозгами, сторонникам традиционного секса и
лесби со стажем. Мы обе нравимся доморощенным Гумбертам, толстым кошелькам и
журналистам…
Черт… Черт, черт… Не «нравимся», а «нравились», пора бы привыкнуть
к прошедшему времени. Но привыкнуть — означает смириться. Смириться после того,
как мы окучили всех. Всех, кого только можно было окучить. Вернее, Ленчикова
гениальность окучила. И собрала плоды. Ленчик, встретивший нас в предбаннике
славы в стоптанных башмаках, теперь катается на «бээмвухе» последней модели,
прикупил пару дорогих квартир в Москве и Питере, и… наверняка где-то еще… И не
квартир… Но мы в такие подробности не посвящаемся. А «где-то еще» всплыло в его
последнем разговоре с Виксаном. За сутки до ее смерти.
Тогда я приехала в офис Ленчикова продюсерского центра,
шикарный офис нужно сказать: в самом центре, на Рубинштейна. С охраной и
евродизайном. И офис, и охрана — всего лишь оболочка, оставшаяся от нашего
триумфа, новогодние шары, которые забыли снять с елки. А елку забыли выбросить.
У офиса больше не толклись фанаты, и возле нашего дома они не толклись. И
потому в офис я прошла беспрепятственно. Мне нужен был Ленчик, чтобы решить,
что делать с впавшей в депрессию Динкой. Она беспробудно пила, а напившись,
начинала поливать меня матами. И Ленчика заодно, и «Таис», и весь мир. Иногда я
боялась, что она совсем спрыгнет с мозгов и убьет меня кухонным ножом, и мне
хотелось уйти из нашей опостылевшей двухэтажной квартиры (с видом на Большую Неву
и Петропавловку, она очень быстро сменила плебейское гнездо на Северном)… Мне
хотелось уйти куда глаза глядят. Но и уйти было невозможно, потому что еще
больше я боялась, что Динка убьет себя. Все кухонные ножи были тщательно
спрятаны, все режущие и колющие предметы — тоже, от ножниц до пилок для ногтей.
В аптечке остались лишь совсем невинные горчичники, термометр и лейкопластырь,
но навязчивая идея изобретательна, она легко обходится подручными средствами.
Несколько раз я пыталась заговорить об этом с Ленчиком.
— Динке нужна помощь, Ленчик… Может быть…
— Может быть, но не будет… Никогда, — обрубал меня
Ленчик. — Никаких больниц. Если об этом прознают журналисты, на вас можно
будет ставить крест…
— На нас уже давно можно поставить крест.
— Нет. Все еще вернется, дай мне время. А пока будь с
ней, Рысенок. Просто — будь. Она нуждается в тебе, вы близки, как никто…
«Близки, как никто»… Возможно, мы и были близки, — в
самом начале триумфа. Когда все сошли с ума, увидев на сцене двух отчаянно целующихся
девчонок. Все просто с цепи сорвались. А потом были клипы, увековечившие наш
темно-вишневый поцелуй; наши руки, обвивавшие затылки друг друга, — под
дождем, под снегом, под ветром, под чем угодно… Как же это нравилось! И какую
ненависть вызывало… А мы тихонько сидели, обнявшись, в самом эпицентре этих
двух потоков — любви и ненависти. Мы касались друг друга кожей — и вправду были
близки.
Как никто.
Но эту близость выбил бесконечный, непрекращающийся чес по
городам, по два концерта в день, презентации, пати, на которых мы должны были
не забывать, что беспробудно, запойно влюблены друг в друга… Ночные клубы,
закрытые вечеринки, съемки, бесконечные интервью… Домашние заготовки для этих
чертовых интервью писала нам Виксан, Ленчик делал окончательную правку. Чем
откровеннее — тем лучше; непристойности должны произноситься с невинными
улыбками на лице, «плохие хорошие девочки», вот что должно остаться в памяти.
И мы были плохими хорошими девочками. Мы снимались для самых
разных журналов, в самых разных позах, нет, не каких-нибудь разнузданных:
откровенного порно не было никогда. Только легкий намек, который заводил и
вышибал пробки.
Ради чего?…
Теперь, когда «Таис» рухнул, вывалился из всех чартов, из
всех топов… Теперь, когда о нас вытерли ноги все те, кто совсем недавно
боготворил… Теперь я думаю… Ради чего все это было? Ради Ленчиковой «бээмвухи»?
Ради двухэтажной квартиры с видом на Большую Неву, в которой мы тихо ненавидим
друг друга?… Или ради тех уродов, которые поначалу платонически и робко любили
нас, потом — мастурбировали на наши плакаты, а потом начали откровенно
оскорблять? От матерного ореола, который окружал «Таис», и свихнуться было
недолго. Или мы уже свихнулись?
— Я устала, — сказала как-то Динка Ленчику. —
Я устала… Дай нам отпуск, Ленчик… Хотя бы на месяц… Иначе я просто не выдержу…
Чуть больше года назад, когда мы еще были на пике
популярности, она сказала это после концерта, измотанная, несчастная, лежа на
кровати в стылой гостинице какого-то областного центра — то ли Ижевска, то ли
Иркутска…
— Потерпи, — ответил ей Ленчик. — Уйти
сейчас, когда все только о вас и говорят, уйти даже на время… Это
недальновидно. Поверь мне, я взрослый человек, я — знаю…
— Я устала… Я видеть ее больше не могу…
«Ее» — относилось ко мне, такой же усталой, такой же
выпотрошенной. Но, в отличие от Динки, у меня не было сил даже на бунт. Даже на
ответ. И все-таки я ответила.
— Меня, положим, тоже с души воротит…
— Вот и славно, — тотчас же уцепилась Динка за мои
слова. — Мы друг друга не перевариваем на сегодняшний момент, самое время
друг от друга отдохнуть… А потом, с новыми силами…
— «Потом» — не будет. Будет сейчас, сегодня,
завтра, — Ленчик умел быть жестоким. — И вы тоже будете… Вы будете
делать то, что я скажу.
— Пошел ты… — даже обычное злое остроумие покинуло
тогда Динку. Ее и хватило только на эту детскую фразу.
— Нет, пойдешь ты. Вот только каково тебе будет без
этого всеобщего обожания? Без тусовок, без статей, без шепота за спиной?… Без
этого быдла, которое готово душу дьяволу заложить, лишь бы иметь возможность к
тебе прикоснуться? Хочешь снова стать никем?
— Ну, никем я, положим уже не буду…
— Будешь. Ты еще слишком маленькая…
— Слишком маленькая? Как толпу заводить — не маленькая…
Как перед жлобами задницей вертеть — не маленькая… Как журналюг провоцировать —
не маленькая… Как пошлости нести — не маленькая…
— Ты еще слишком маленькая и не знаешь, что люди очень
быстро все забывают. А уж кумиров — сам бог велел… Соскочишь — и больше не
запрыгнешь. Я сам не дам тебе запрыгнуть. Ну что, все еще хочешь соскочить?
Нет, соскочить Динка не хотела. И я не хотела. Мы сорвались
сами. Потом, позже.
