— Вот что, господа хорошие, — пресек дебаты
Ленчик. — Давайте-ка не будем пугать девчонок раньше времени.
— А че происходит-то? — встряла Динка, до сих пор
молча переводившая взгляд с Лепко на Вику и обратно. — В чем дело?
— Ни в чем… — Виксан вытянула губы в трубочку. —
Ни в чем… Ух ты, нимфеточка моя сладенькая… Ути-пути…
— Чего это она?
— Тетя шутит, — спокойным голосом сказал
Ленчик. — Не обращайте внимания, тетя немного не в себе, но она хорошая и
милая… Местами… Она вам добра желает…
— Ага-ага… — поддержала Ленчика Виксан. — Солдат
ребенка не обидит!
— Заткни пасть, — миролюбиво посоветовал наш
новоиспеченный продюсер. — И вообще…
— А с какими это гамадрилами мы должны
трахаться? — Динка уцепилась за глупую фразу поэтессы, как щенок за
комнатный тапок, и теперь вовсе не желала с ней расставаться.
— Да не с гамадрилами, а друг с другом После этой фразы
в комнате повисла тишина. Даже Леша перестал измываться над клавишами.
— Чего? — спросила Динка. — Я че-то не
поняла…
— Встала и вышла, — голос Ленчика упал до
яростного шепота. Такого яростного, что у меня побежали мурашки по спине.
— Ой-ой, какие мы нежные… — промурлыкала Виксан, но
ноги с дивана все же спустила.
— Встала и вышла…
— Да ладно тебе, Ленчик… Подумаешь… Чего из себя целку
корчить-то…
По смертельно побледневшему лицу Ленчика стало ясно: Виксан,
каким-то непостижимым для нас образом, испортила ему всю обедню. Всю малину.
Весь малинник, тщательно подрезанный, политый и удобренный.
В тот день разговор удалось замять, а на следующий мы
подписали трехстраничныи контракт, китайскую грамоту, — не глядя и высунув
языки от осознания ответственности момента. А даже если бы и взглянули, то все
равно ни черта бы в нем не поняли, жалкие дуры-малолетки. «Жалкие
дуры-малолетки» — исподтишка называла нас Виксан в необдолбанном состоянии. В
обдолбанном — «нимфеточки мои сладенькие». Леша Лепко, схоронившийся за
толстыми стеклами очков, никогда не подавал голоса, он почти не общался с нами,
предпочитая посредников в лице Алекса или Ленчика.
Зато Ленчик проводил с нами двадцать четыре часа в сутки.
Двадцать пять, двадцать шесть, сто сорок восемь.
После того как чертова китайская грамота была скреплена
нашими корявыми подписями, он откупорил шампанское: прямо в подворотне, куда
выходили двери нотариальной конторы. И вооружил нас пластиковыми белыми
стаканчиками.
— Ну, за вас, девчонки. За проект «Таис»…
Шампанское перелилось через край — Ленчик плеснул от души,
он был рад, он даже побрился по поводу подписания контракта: и я впервые
увидела его кожу: северную, не очень чистую, слегка прибитую мелкими, почти
незаметными оспинками — такая кожа бывает у людей, торопящихся жить. Или
одержимых, сжираемых одной-единственной, но глобальной идеей.
— До дна! — благословил нас он.
— А я не люблю шампанское… У меня от него
изжога, — закапризничала Динка.
— Ах, изжога… Пиво лучше? — Ленчик хищно облизал
пересохшие губы.
— Лучше.
— Пиво — лучше. Но сейчас ты выпьешь шампанское.
— Не буду, — для вящей убедительности Дин ка
разжала пальцы, и стаканчик с шампанским шлепнулся на землю.
Она, видно с самого начала решила для себя: если уж мы овцы,
то я буду кроткой овцой, глупой и кроткой. А она — умной овцой. Умной и
строптивой.
— Не будешь?
В голосе Ленчика не было никакой угрозы, напротив — веселое
любопытство. Он вытащил из бездонного кармана куртки еще один стаканчик и снова
наполнил его шампанским. И снова протянул его Динке.
— Ну как? Выпьем? Такое событие…
— Нет. Шампанское не буду.
— Будешь.
У Ленчика неожиданно задергалась щека. Да и Динка
побледнела. Только я, потягивая предательское теплое шампанское, чувствовала
себя в относительной безопасности. И… И была на стороне нашего странного
продюсера. Вернее, я только сейчас поняла, что перебежала на его сторону. И мне
вдруг до жути захотелось, чтобы Ленчик ударил задаваку Динку по надменной,
независимой щеке, ткнул кулаком по зубам, ну, в крайнем случае, —
выплеснул бы шампанское ей в рожу… А оно бы стекало по Динкиному подбородку, по
дурацкой футболке с высокоморальной надписью «Together in Christ»
[2]
.,
как раз такой, какую партиями отправляют в секонд-хэнды телевизионные
проповедники. Да, потеки шампанского на целомудренной христовой футболке
смотрелись бы зашибись как! Так же, как и вспухшие лбы обоих — Ленчика и Динки,
того и гляди бодаться начнут. И если Динка сейчас уступит, то ей всегда
придется уступать. Всегда, всегда, всегда! И мы с ней будем равны…
Оле-оле-оле-оле, Ленчик впе-еред!…
— Ты будешь делать все, что я тебе скажу. Ты подписала
контракт. И с этого дня ты будешь делать все, что я тебе скажу.
— А если вы мне скажете с Петропавловки спрыгнуть? Или
с адмиралтейской иглы вниз сигануть?
— Спрыгнешь, никуда не денешься. Сиганешь.
— А если нет?
— Тогда я тебя удавлю, — сказано это было без
всякой злости, даже ласково, но я вдруг отчетливо поняла: удавит.
С него станется. И Динка это поняла. И притихла.
— Не для того я затеваю проект, чтобы вы выдрючивались.
Ты поняла? У тебя еще будет время повыдрючиваться, обещаю. Тебе это еще
надоест. Совсем скоро. А сейчас ты должна закрыть глаза и поверить мне. Просто
поверить.
— Ага. Просто поверить и выпить шампанское… — неужели
это сказала я? Гаденьким, гиенистым, подлючим голоском.
Динка исподлобья посмотрела на меня. Если бы взгляд мог
материализовываться, то я пала бы бездыханной от свинцовой автоматной очереди…
Кой черт, автоматной, — зенитный комплекс СС-300 разнес бы мою
соглашательскую башку в клочья…
— Ну что, пьем?
— Только не думайте… — не договорив, Динка взяла
шампанское-дубль и, морщась, выпила. Первой из нас троих.
— Вот и лапонька… — Ленчик перевел дух. А потом вытащил
из кармана две связки ключей.
— Подставляйте стаканы, девчонки! Мы сдвинули свои
стаканчики, и на их дно с одинаковым тяжелым стуком упало по связке.
— Это еще что за ботва? — поинтересовалась Динка.
— Это ключи. От вашей квартиры…
— От нашей? — Я заглянула в стаканчик: ключи, как
ключи, один маленький, другой длинный, с затейливой бородкой. Ничего
особенного, зато брелок мне понравился: маленький потешный котенок серебристого
цвета.
