— Вообще-то я уходить не собиралась, — промямлила
я.
— Если уйдет она, уйдешь и ты, — заверил меня
Ленчик. — По отдельности вы меня не интересуете. И никого не
заинтересуете… Вы нужны мне вместе. Или обе — или ни одной.
— Я остаюсь, — быстро сказала Динка. —
Отпустите…
— Так-то лучше…
Ленчик наконец-то оставил в покое Динку, откинулся на стуле
и нагло закурил конфискованный «Davidoff».
— А что это за типы там сидели? С вами? — спросила
я. — Ну там, в клубе..
— Моя команда. Талантливые ребята. С Алексом вы уже
знакомы, я думаю Вика — поэтесса, и очень неплохая. Она же будет отвечать за
пиар…
— За пиар… Ну вы даете… — встряла Динка. — А
очкастый?
— На этого очкастого тебе молиться надо… Композитор от
бога, аранжировщик от бога, клепает только хиты…
— Его, случайно, не Крутой фамилия?
— Нет, не Крутой, — рассмеялся Ленчик. —
Покруче будет. Лепко. Леша Лепко.
— Ну, все понятно, — Динка прищурила глаза, в
которых так и прыгала готовая в любой момент сорваться фраза: «Лепко, самое то…
И ты сам лепишь нам горбатого, дорогуша..»
— Значит, все понятно? Тогда перейдем к вам… Вы-то
познакомились уже?
— Имели счастье, — высказалась за нас Динка.
— И как?
— Что — как?
— Как вы друг другу?
— А это важно? — Мой вопрос был вполне
нейтральным. Вежливым и нейтральным.
— Важнее, чем если бы вы тусовались в барокамере в
течение месяца. Тест на психологическую совместимость… Так как?
— Поживем — увидим, — философски заметила
Динка. — Не могу сказать, что я от нее в восторге…
— Я тоже кипятком не писаю, — огрызнулась я.
— Брейк, брейк, девчонки, — рассмеялся Ленчик — С
сегодняшнего дня вы должны любить друг друга. Иначе проект рухнет.
— Угу… Они любили друг друга, как сестры… — совершенно
неожиданно Динка пнула меня ногой под столом. — Тебя как зовут, сестренка?
— Ее зовут Рената, а любить друг друга вы должны
больше, чем сестры.
— Это как?
— Потом объясню. Ну что, вы готовы проснуться знаменитыми?
— Не забудьте только будильник завести, — Динка за
словом в карман не лезла, факт.
Ленчик снова рассмеялся — он оценил шутку по достоинству.
— Не забуду, не забуду. Вот только это будет не
будильник, а бомба с часовым механизмом… Я вам обещаю…
* * *
…Бомба разорвалась ровно через три месяца.
Эти три месяца полностью изменили нашу жизнь. Настолько, что
я даже позабыла, какой она была до «Таис». Захотела позабыть — и позабыла.
Школа, прыщавый Стан и папахен — все это теперь казалось страшным сном,
бумажкой из-под вокзального чебурека, которую я выбросила в урну. Даже не
вытерев об нее пальцы. Главным был проект, сумасшедший проект, который мог
прийти в голову только сумасшедшему человеку. Но только теперь, когда я стала
умненькой-разумненькой и к тому же мертвой девушкой-убийцей, я смогла
по-настоящему понять сумасшествие проекта. И его смертельную, холодную красоту.
Ленчик был гением.
Он был гением, сумасшедшим гением, даже теперь, убив его, я
могу это сказать.
Он был гением.
Он вылепил меня, так же, как вылепил Динку, он был
Пигмалионом, отрыжкой древнегреческого одержимого типуса, о существовании
которого я, прожив тогда неполных шестнадцать, даже не подозревала. Как не
подозревала о многих вещах, хранившихся в сумрачных книгах, в сумрачных картинах,
в сумрачных черепах давно ушедших людей… Он, Ленчик, сделал меня другой.
Иной.
Способной на убийство.
Но все это случилось потом, спустя два года, а тогда. Тогда
я не знала о Ленчике почти ничего. И узнала позже, много позже, в коротких
промежутках между гастрольными турами, записями альбомов и съемками клипов; в
коротких промежутках между нашей с Динкой взаимной ненавистью: той самой
ненавистью, которая сильнее любви и которая заставляет людей держаться друг
друга. И ревниво следить, и, увязая в песке, шастать друг за другом по самой
кромке времени…
Ленчик был недоучившимся историком, недоучившимся
психологом, недоучившимся оператором, единственное, что он с грехом пополам
закончил, был тухлый «кулек» в Николаеве, с такой же тухлой специализацией —
«Режиссура массовых праздников». Как он вышел на алюминиевого магната Пинегина
— осталось тайной, покрытой мраком. Такой же тайной были и сто тысяч долларов,
выделенные господином Пинегиным на раскрутку проекта. Сумма для шоу-бизнеса
ничтожная, я поняла это уже потом, два года прожарившись на попсовых
сковородках, но Ленчик бы сумел обойтись и гораздо меньшими деньгами, с него
сталось бы. Троица, которую он приволок за собой в проект, тоже была
недоучившейся. Недоучившейся и недолечившейся. Поэтесса Вика, она же — Виксан
для близких друзей, крепко сидела на игле, музыкальная гениальность Леши Лепко
проистекала из тихой и нежной шизофрении, с сезонными обострениями, во время
которых композитор «Таис» с гиком и воплями отправлялся в дурдом. Самым
приличным из всей компашки был Алекс Мостовой, кроткий Алекс, шестикрылый
серафим с безнадежным раком поджелудочной.
Героиновая запирсингованная истеричка, шизофреник и
сумасшедший гений — такой коктейль кого угодно с ног собьет.
Так и получилось.
Сбил. Свалил с копыт. Снес крышу.
После дурацкого «Офсайда» мы снова вернулись под сень
Девятой пятилетки, в ту же комнату. И застали там все ту же троицу. Виксан
валялась на диване, Алекс сидел на подоконнике, а тихушник Лепко, посверкивая
очками, терзал «Красный октябрь».
Наше появление было встречено вялыми виксановыми хлопками и
таким же заторможенным, но довольно смешным матерным четверостишием. Позже я
узнала, что, обдолбавшись, Виксан обожает на ходу сочинять частушки с матами,
прикол у нее такой, хобби.
— Ну что? — спросила Виксан. — Как
культпоход?
— Лучше не бывает, — отозвался Ленчик. —
Девчонки просто молодцы.
— Ну-ну… А главное ты им сказал?
— Главное? — Ленчик яростно поскреб заросший
подбородок. — Не будем торопить события…
— А чего? Ничего дурного в этом нет… Не с гамадрилами
же трахаться им придется… Все очень симпатично и даже эротично… Не побоюсь
этого слова… М-м-м…
— Лучше бы уж с гамадрилами, — хрюкнул композитор
Лепко. — Лучше бы уж с гамадрилами, честное слово… Извращенцы…
— Сам ты извращенец, — Виксан захихикала. —
Сам ты гамадрил, Лешенька… Ни хрена ты не понимаешь в эротизме. В гомоэротизме…
Не побоюсь этого слова… М-м-м…
