Последнее, что увидел Никита, покидая столовую, была
девушка, прилипшая к широкому, на всю стену, оконному стеклу. Студентка,
соплячка, случайная обслуга. Похожая на Джанго, но не Джанго…
* * *
…Всю дорогу до аэропорта Корабельникоff молчал. Да и Никита
помалкивал: шеф явно не в настроении, уехал с торжества как простой гость;
один-единственный рассеянный поцелуй Мариночки в качестве утешительного приза.
В ушах еще звучали обрывки прощального разговора.
— Ну, не сердись, девочка…
— Я не сержусь…
— Это просто дела.
— Я не сержусь. Правда.
— Все будет хорошо? — Корабельникоff понизил
голос.
«Все будет хорошо», надо же, как звучит. Прямо заклинание.
Смотри у меня, попробуй только испортить это «все будет хорошо»! Никакого
флирта с мужиками, никаких ходок на сторону, никакого облизывания губ, я
надеюсь на тебя, надеюсь…
— Все будет хорошо, — Мариночка была сама
кротость. — Эка за мной присмотрит… Будет стрелять на поражение.
— Да, с Экой нужно держать ухо востро. Возвращайся к
гостям, моя хорошая… Это ведь твой праздник… Я позвоню, как только прилечу.
— Я буду на связи…
Никита хмыкнул: шутка Мариночки понравилась ему больше, чем
блеклый комментарий Корабельникоffа. На Никиту Мариночка и не взглянула: с тех
пор, как он трусливо бежал от ее коленей, чертова кукла взяла за правило в упор
не замечать личного шофера мужа.
* * *
…Они расстались у терминала. Корабельникоff пожал Никите
руку, сообщил время прилета в Питер — на Мюнхен отводилось ровно два дня — и
направился к стойке. Глядя на его прямую спину, Никита вновь вспомнил о Джанго.
Странная штука — теперь все напоминало ему о Джанго:
испуганная девушка-официантка, спина Kopaбeльникoffa; сырая, пахнущая
водорослями питерская ночь, пустая кофейня, в которой он завис на добрых два
часа, пустая чашка кофе; фонари, которые при желании можно было спутать с
желтыми зрачками собачьей богини… Что-то подобное было с ним много лет назад,
когда он впервые встретил Ингу. Тогда все было только поводом, только
предлогом… Вся жизнь-до Инги тоже была только предлогом. У него еще была первая
жена, у нее еще был первый муж, и их так внезапно вспыхнувшим чувствам пришлось
украдкой встречаться на нейтральной территории — в метро, в кафе, на
троллейбусных остановках, в лифте у Митеньки Левитаса, в его холостяцкой,
пропахшей собачатиной, квартире… Развод с первой женой прошел для Никиты
безболезненно, о разводе Инги он так ничего и не узнал — она никогда не
посвящала его в свое прошлое. Она забывала о прошлом, как только оно
переставало быть настоящим. Вот только на сыне… Вот только на Никите-младшем
она подломилась…
Черт… Инга! Надо же, дерьмо какое!
Сегодня двенадцатое, день ее рождения!
А он напрочь забыл об этом! Напрочь. А ведь еще совсем
недавно думал, что бы такое ей подарить сногсшибательное, сукин сын!…
Была глубокая ночь, и Никита расстроился еще больше. Приличного
подарка глубокой ночью не подберешь, цветочники у метро наверняка втюхают
какие-нибудь завалящие розы, которыми так удобно бить по морде отвергнутых
любовников, в общем — полный швах. Застенчивые мальчишеские мечты о Джанго
отошли на второй план, уступив место угрызениям совести: а не скрывалась ли за
этой хреновой и так внезапно навалившейся, мать ее, забывчивостью недостойная
мужчины месть?.. Недостойная Никиты, недостойная самой Инги…
Он почему-то вспомнил об орхидее, которую — вместе со всеми
подарками от дружного коллектива компании — вывалил в прихожей
корабельникоffских апартаментов. Это было бы совсем неплохо. Совсем. Неплохо,
сдержанно и стильно. Мариночке эта орхидея нужна как зайцу стоп-сигнал, в гробу
она видел экзотический цветочек. От нее самой за версту несет секонд-хэндовской
экзотикой. Она и не вспомнит о коробочке, она о ней и не узнает.
Не узнает.
Если Никита хотя бы раз воспользуется своим служебным
положением и…
Дурацкая мысль.
Чтобы отогнать дурацкую мысль, Никита заказал себе еще кофе.
И даже для убедительности потряс головой. Но мысль не уходила, наоборот, —
со знанием дела окапывалась в Никитиных мозгах. Наваждение тигрового окраса не
смыл даже стакан минералки, последовавший после кофе. А к вишневому соку Никита
и вовсе спекся. И достал из кармана связку: ключи от Пятнадцатой линии занимали
на ней почетное место. Похотливая тварь за городом и сегодня вряд ли вернется.
Гора презентов скучает в прихожей, и ему ничего не стоит заехать сейчас на
квартиру Корабельникоffа и умыкнуть орхидею. А заодно и еще что-нибудь.
Что-нибудь, не нужное Мариночке… Да и Инге, по большому счету не нужное… А
нужное ему, Никите.
Чтобы совсем уж не чувствовать себя подлецом.
* * *
…От «Идеальной чашки», в которой заседал Никита, до
Пятнадцатой линии было не больше сорока секунд езды. И на то, чтобы
разгуляться, у совести времени не было. Так что в дом Никита вошел бодрячком. И
бодрячком сунул ключи в замочную скважину. И бодрячком присел перед подарочной
кучей, подсвечивая себе зажигалкой: большой свет он не включил из
предосторожности. Орхидея лежала там, где он оставил ее: между коробочкой
побольше (духи «Sentiment») и коробочкой поменьше (духи «Guerlain Chamade»). Ни
на одну из коробочек Никита не польстился, такими коробочками, теперь
позабытыми и ссохшимися, была уставлена вся бывшая их спальня. Да и Инге больше
не нужны были запахи. Единственный запах, который у нее остался, — запах
земли с могилы Никиты-младшего. Но вот цветок-Цветок был вызывающе живым.
Цветок мог тронуть любое сердце. И даже те куски незаживающей плоти, которые
остались от сердца.
Никита сунул орхидею в сумку. И совсем было собрался уходить
из квартиры, когда услышал этот звук. Звук тихонько льющейся из незакрытого
крана воды. Это было странно, ведь сегодня днем, когда Никита ненадолго
появился здесь, никаких посторонних шумов не было… Но тогда был день, а ночью
звуки резче, да и выглядит все совсем по-другому. Никита машинально двинулся по
коридору, в направлении звука: он доносился из-за приоткрытой двери ванной.
Оттуда же пробивалась узкая полоска света, и он замер, остановился.
Сейчас около половины третьего, и Мариночка вполне могла
вернуться, хотя…
Хотя о ее возвращении из Всеволожска в Питер речи не было.
Иначе Корабельникоff сказал бы ему об этом.. А впрочем, у Мариночки была
собственная тачка и собственный телохранитель, и ей самой решать — вернуться
или нет. Хорошо еще, что он не нарвался на Эку, та была бы еще сцена! Мало того
что хлопот не оберешься, так еще и объяснять пришлось бы цели визита — лежа на
полу с завернутой за спину рукой. И млея от застывшего в опасной близости от
переносицы пистолетного ствола…
Ему бы уйти подобру-поздорову, на цыпочках, с трофейным
цветиком-семицветиком в сумке… Ему бы уйти, не раздумывая!…
