Утро вор начал правильно – успел с первой толпой к рынку. Сонная стража на городских воротах особенно к деревенским не присматривалась. Квазимодо удачно сторговал поношенную рубаху и сразу почти перестал отличаться от городских обитателей. Повязка на глазу да изуродованная щека и рот, конечно, выделяли парня в любой толпе, но Канут не так давно закончил затяжную и не слишком удачную войну на востоке, и покалеченных в городе хватало. Квазимодо был явно моложе подавляющего большинства неудачливых ветеранов, но это не слишком бросалось в глаза. Завтракая на рынке, вор послушал хмельных нищих, сделал общие выводы о ходе вялых четырехлетних боевых действий и при случае мог легко наврать что-то правдоподобное. Настоящей проверки история молодого инвалида, конечно, не прошла бы, но Квазимодо всеми силами надеялся избежать профессиональных допросов. Пока опасности не предвиделось – горожане легко принимали одноглазого за местного уроженца. Квазимодо давно привык благодарить богов, за то, что вместе с глазом и человеческим видом они не отобрали у него язык. Умение легко болтать выручало почти всегда.
До обеда Квазимодо осваивался на рынке и близлежащих улицах. Поднес тяжелую корзину престарелой купчихе, помог разгрузить телегу с капустой, познакомился с жуликоватой шайкой игроков в «угадай камень» и открыл им малоизвестный в здешних краях способ дурить деревенских лохов. Еще вор узнал о лучших сортах местного пива, стал свидетелем драки между возницами, изучил, насколько ленивы стражники рынка, спер еще одну рубаху и вообще узнал тысячу вещей, совершенно необходимых для нормальной городской жизни. Пообедав в дешевом, но, по слухам, еще никого до смерти не отравившем трактире, вор побеседовал с двумя могильщиками, плешивым сапожником и умной отставной проституткой. Потом, к удивлению Квазимодо, у него попытались украсть узел с краденой рубахой. Неумелый коллега со слегка вывихнутыми пальцами охотно поделился сведениями о местной преступной жизни.
Вообще Квазимодо приятно удивила готовность горожан общаться с незнакомым кривым парнем. По старым, «до-флотским», временам вор помнил выражение гадливости, возникавшее в практически каждом обращенном на юного урода взоре. Народ здесь добрее, что ли? Или рожа стала не такая страшная, или ты языком болтать научился складно? Или дыра на месте глаза перестала пугать? А может, все вместе? Посмотреть бы в хорошее зеркало. Такое счастье-злосчастье выпадало парню четыре раза в жизни, и вспоминать об этом Квазимодо не любил. Не на что там было любоваться, в дорогом стекле посеребренном. Ну, сейчас и думать об этом некогда.
После трактира, перекатывая за щекой неизменную жилку, Квазимодо вышел на жаркую улицу и занялся дальнейшими делами. Без особого труда срезав кошель, вор, укрывшись в переулке, послушал вопли юного купеческого наследника. Почему люди, не умеющие уследить за своими денежками, непременно клянут мироздание такими нехорошими и одинаковыми словами? Рынок уже закрывался, и Квазимодо пришлось поторопиться. Он торговался, запоминая местные словечки и перенятые от дедов и прадедов неопровержимые коммерческие доводы и аргументы продавцов. Тут не то что в каждом городе, на каждом ряду рынка свои существенные отличия. Нагрузившись, вор посетил еще несколько лавок. С ходу ниоткуда не гнали – уже хорошо. Квазимодо задавал деловитые вопросы, приценивался и успешно делал вид человека, посланного требовательным хозяином. Тоже вполне сходило за правду.
Утомившись, вор побеседовал с конюхами у постоялого двора и двинулся к городским воротам.
Нет, хороший город Канут. Спокойный.
Квазимодо услышал стук колес и в очередной раз нырнул в кусты. Мимо проскрипела пустая телега. Возница подхлестывал пару коней. Торопится. До темноты всего ничего осталось. В своих ночных страхах жители земель Канута ничем не отличались от своих заокеанских собратьев. Вурдалаки, кровопийцы, ларвы,
[49]
пишачи
[50]
и прочие ужасы ночи держали селян в вечном страхе. Когда-то и сам Квазимодо верил, что одинокий человек, застигнутый темнотою, без защиты городских стен или волшебного умения «серых» ночь не переживет. В Глоре даже нищие ближе к ночи жались поближе друг к другу да к башне ночной стражи. Ну, жизнь – она многому научит. Теперь-то ты, одноглазый, может, уже и не человек, раз тьмы и дарков не сильно боишься?
Нет, не в дарках дело. Здесь, в Кануте, к нелюдям спокойно относятся. Вон на рынке бравни
[51]
со своим медом целых два ряда занимают. По улицам спокойно лобы
[52]
ходят, гномы свои молотки да точила таскают. Еще какие-то волосатые шляются. К ним-то горожане привыкли. Люди тьмы боятся. Того, чего не знают, опасаются. Тех боятся, о ком рассказать уже некому. Оно конечно – грендель
[53]
там или бледный кракен. С ними пока драться не научились. С другой стороны, как научишься, если сразу со страху без чувств падаешь? Вон – стурвормы. Еще три года назад у моряков колени подгибались от одного только упоминания об этих гадах. А сейчас – эвфитоны, скортионы, стрелы с человека ростом. Два-три корабля уже сами на змеев наседать начинают. Скоро шкуру стурворма только на подметках да на щитах увидишь.
Ну ладно, это еще не скоро будет. Океан немереный, берегов никто не знает, да и тварей в океане куда больше, чем людей. Интересно, а со стурвормами кто-нибудь столковаться пробовал? Мозги у змеев вроде есть. Хотя они, гады, сначала жрут, а потом думают.
Квазимодо поправил мешок, вспомнил о рыжей, о Ныре и пошел быстрее. Интересно, еще не убила она там его за бестолковость?
* * *
Перед рекой вор снял купленные днем сапоги, тщательно связал и повесил на плечо. Обновка была так себе, в любой момент готова по швам разъехаться. Квазимодо подозревал, что бывший хозяин обуви протаскал ее половину жизни не снимая, а может быть, и помер в этих сапогах. По крайней мере баба, продававшая эту пару, имела вид опухший и несчастный – как пить дать вдова. Но для первых дней в городе и такая обувка сойдет – люди к человеку в сапогах, пусть и поношенных, относятся куда лучше, чем к босоте приблудной. К тому же эти дерьмодавы разнашивать не нужно.
Квазимодо перешел брод. Луна скрылась в облаках. Дороги не видно и в двух шагах. В тростнике завопил-заскрипел неурочный коростель. Вор вздрогнул. Экая жуть – привык в компании быть, теперь птиц шарахаешься. Да еще кукри опрометчиво оставил.
Мешок тяжелел с каждым шагом. Вор опасался пропустить поворот к холму. Тропы здесь нет, а пойдешь левее или правее – непременно в лощину с колючками попадешь. Нет, с друзьями надежнее. Особенно когда они лучше тебя ночью округу видят.
