— Валяйте про случайность, — выдохнул Гурий после
паузы. — Люблю слушать про случайности. Тем более что…
Он осекся, сдвинул фуражку на затылок и почесал не успевшие
состариться ссадины: впечатляющий итог их недавнего знакомства. Ссадины
намекали на кривую дорожку, в самом конце которой столкнулись Лена и участковый
из Мартышкина; дорожка была вымощена случайностями на совесть: совершенно
случайно Лена нагнала Гурия на шоссе, непреднамеренно сбила его и, поддавшись
порыву, отвезла в населенный пункт с ласковым названием Пеники. В Пениках — и
тоже случайно — в ее машине образовался Пашка. Сам Пашка совершенно случайно
обнаружил на яхте тело Нео, с которым Лена — по странному стечению
обстоятельств — познакомилась в день убийства. Венчал же всю эту шаткую
конструкцию сам Гурий, волею судьбы расследующий дело ее подруги Афы Филипаки.
Гурий же восседал на крупе каннибала Сиверса… Расследующего соответственно
убийство Романа Валевского. А если вспомнить ее визит на Фонтанку и
приплюсовать сюда контракт Афы с «Лиллаби»…
Не спятить бы, господи, от таких совпадений!
— Хорошо, — согласилась Лена. — Я расскажу
все, что знаю. С условием, что… Ладно, об условиях — потом…
— Как знаете…
— Только начинать придется с весны…
Иначе проследить всю цепочку будет достаточно трудно.
— Надеюсь, с этой весны? — напрягся Гурий.
— Да.
— Ну слава богу… А то я уж подумал…
Нет, начинать сагу с непорочного зачатия Христа Лена не
собиралась, ограничившись первым знакомством с Пашкой в апреле.
Или это был март?..
Спутанные месяцы оказались единственным, о чем Лена не могла
сказать ничего определенного. Дальше дело пошло живее, хотя в месте их первой
встречи с Нео она снова забуксовала: внезапно вспыхнувшая страсть к
красавцу-покупателю одеколона показалась ей несколько порочной,
мелодраматической и нестерпимо киношной. Именно так ее мог воспринять Гурий,
взращенный на целомудренном молоке деревни Пеники. И на таких же
пеньюарно-целомудренных припевах своей обожаемой дивы — что-то вроде «А ты
любви моей не понял, и напрасно, и напрасно…». Так что, прошмыгнув через
переулок с покосившейся табличкой «Хотите быть моей любимой девушкой?» (эта
фраза, вскользь оброненная Романом, до сих пор звенела в ее ушах), Лена
перевела дух.
Все последующие события были изложены достаточно точно, за
исключением визита в танц-студию Валевского на Фонтанке, который она малодушно
скрыла: чертов пистолет прожигал ей колени даже сквозь толстую свиную кожу
рюкзака. Она не забыла ни о чем: ни о фотографии navyboy
[21]
в
ящике Афиного комода, ни о его же фотографии, окопавшейся в соседней с
убийством секции таунхауза. Ни о хореографическом прошлом покойной, ни о
переполовиненных «Ста видах Эдо», которые вывели ее прямиком на экстремиста
Печенкина…
— Н-да, — только и смог вымолвить Гурий, когда
Лена закончила рассказ. — Будем сажать.
— Кого? — В горле у Лены мгновенно пересохло.
— Как кого? Печенкина. — Царапины на лице у Гурия
вспыхнули, а едва пробивающаяся щетина встала дыбом. — Сукин сын, простите
за грубость… Мародер. Подлец, еще раз извините…
— А…
— А вам — спасибо за содействие.
— И все?
— Ну… — засопел лейтенант. — А что же вы еще
хотели?
— Ну… Не знаю…
— А улики… — Гурий скосил глаз на бумажки, которые все
еще держал в руках. — Улики я передам по назначению. Думаю, кое-кто очень
сильно ими заинтересуется.
— Кое-кто — это кто? — Лена вдруг почувствовала,
как у нее неприятно засосало под ложечкой.
Из-за спины многозначительного лейтенантского «кое-кто» явно
просматривалась фигура майора Сиверса, которую Лена боялась до обморока.
Пожалуй, только Николай Петрович Поклонский, преподаватель по теории вождения
из автошколы №4, вызывал в ней столь мистический ужас.
— Человек, который занимается этим делом, — снова
неприятно раздулся Гурий.
— Майор? — Она все-таки пропихнула это сквозь
намертво сцепленные зубы. — Сивере?
— Он. Кто же еще.
— Ясно… А…
— Я понимаю… Время сейчас не самое подходящее, но… Надо
будет проехать в отделение. Если вы не возражаете.., э-э… Лена.
— Зачем?
— Оформим улики. Напишете, как дело было… Ну то, что
мне рассказали…
Лучше бы Гурию было не произносить этих слов, хотя ничего
другого звездочки на погонах и мышастый китель нашептать не могли.
— Все, что рассказала, — повторила Лена слабым
голосом. — Все?
— Ну да…
— И как вы себе это представляете?
Последующие несколько минут Лена с интересом наблюдала за
очередными метаморфозами, происходящими с лицом Гурия. Для начала оно вновь
ненадолго сделалось круглоглазым и глупо-милицейским (как раз для составления
протоколов), затем в нем появилось что-то мальчишеское (как раз для стрельбы из
рогатки по воронам), и, наконец, — о, счастье! — опять оказалось
заваленным терракотой и мрамором (как раз для выделки полубогов).
Гурий решал.
— И как вы себе это представляете? — повторила
Лена.
— Никак, — честно признался он. — Боюсь, что
это никому не понравится… Целищеву — в первую очередь…
Целищев, Целищев… Ну, конечно, Лена помнила это имя — вполне
вегетарианское и далеко не такое кровожадное, как «майор Сивере». Целищев — тот
самый милицейский капитан, дядька с галерки, насмерть запуганный импровизациями
Гавриила Леонтьевича Маслобойщикова на благодатной сцене ломоносовского
морга!..
— Целищев — это?..
— Неважно, кто это… — нахмурился Гурий. — Есть
здесь один деятель…
— И что?
— Ничего… Как насчет того, чтобы прокатиться в Питер?..
* * *
…Во всем была виновата бумажка с адресом.
Она и сейчас лежала в заднем кармане Пашкиных джинсов —
аккуратно сложенная вдвое. Если бы не она, с Пашкой не случилось бы того, что
случилось. И он бы не сидел сейчас в кромешной тьме. И на голову ему не давил
бы низкий потолок, а в бок не упиралось бы нечто, похожее на рукоять
бейсбольной биты. Впрочем, бейсбольной биты Пашка никогда и в глаза не видел,
разве что — по телику, в качестве любимой игрушки маньяков всех мастей, да и не
увидел бы при любом раскладе: уж слишком здесь было темно.
И — неизвестно.
Не то чтобы неизвестность пугала Пашку (в этом он не
признался бы и самому себе), скорее, вызывала странное чувство веселой злости
пополам с любопытством. Иногда злость брала верх над любопытством, обставляла
его у самого финиша, и тогда Пашка начинал самозабвенно злиться на:
