…Афина коммуналка, непонятно кем и когда зараженная вирусом
человеколюбия, являла собой образец интеллигентской благости. Здесь никто и
никогда не устраивал склок по поводу не выключенного в туалете света, не
закрытого в ванной крана и не подтертых вовремя грязных следов в прихожей,
Здесь всегда царила такая музейная или, скорее, филармоническая тишина, что
Лена нисколько не удивилась бы, если бы ее приход был встречен арфой-соло или
квинтетом струнных инструментов, наяривающих «Адажио» Альбинони.
Но на этот раз обошлось без арфы. Впрочем, как и всегда.
Квартира образцово-показательно спала, и спали все ее
обитатели: от бывшего! билетера бывшего кинотеатра «Арктика»
Корытова до сотрудницы библиотечного коллектора Милены,
периодически забегавшей к Афе на сигаретку. Интересно, знают ли они о гибели
соседки? И к кому теперь будет ломиться Милена, чтобы выкурить свою неизменную
«Золотую Яву»?..
И поведать о неизменных любителях раритетного драматурга
Кукольника.
Спросить об этом было не у кого.
И, на цыпочках пройдя по коридору, Лена остановилась перед
Афиной дверью.
Сколько раз она приходила сюда, господи ты боже мой! И
сколько раз Афа ветре-, чала ее — иногда оторвавшись от малогабаритного
телевизора «Sony», но чаще — от своего небольшого, почти бутафорского
хореографического станка. Возможно, это ее последний визит на Лиговку, в
комнату, все еще принадлежащую Афе. Через несколько дней сюда въедет кто-нибудь
из тишайших членов коммунального сообщества и станок будет разобран и выброшен
за ненадобностью. Или приспособлен под более низменные хозяйственные нужды.
Такая же участь постигнет и фотографии знаменитых балерин, оккупировавшие стены
комнаты на правах членов Афиной семьи,..
Впрочем, гадать об этом — дело неблагодарное.
Такое же неблагодарное, как копаться сейчас в вещах
покойной. Остается утешаться тем, что делать это ее заставляет крайняя
необходимость.
Открыв комнату и включив большой свет, Лена обессиленно
опустилась на стоящий у двери стул: в Афиной комнате не изменилось ровным
счетом ничего. Кто бы мог подумать, что вещи, такие же хрупкие, как и сама
Афа, — все эти вазочки, салфеточки и накидки на подушки, — кто бы мог
подумать, что все они равнодушно переживут хозяйку?
Переживут, так же как и кружевное белье из верхнего ящика
комода.
Комод шел в списке под номером два — сразу же после шкафа,
из которого Лена выудила платье для предстоящей церемонии погребения. Не
очень-то оно и подходило, это платье — веселый белый горох на синем фоне, но
все остальные вещи были еще легкомысленнее, они, так же как и Афа, меньше всего
были готовы к такому досадному повороту событий, как смерть. С бельем было
проще, нашлось и беспробудно с налетом эротизма, черное, — вот только
зачем Афе кружевное белье? Но отказать маленькой неудавшейся балерине в белье…
Той самой, которая терпеливо выслушивала все ее жалобы на
Гжеся, никогда не жаловалась сама и которая всегда одалживала ей сотенные до
получки…
В самой сердцевине стопки из невесомых трусиков обнаружилась
фотография, с которой Афа в свое время так демонстративно-безжалостно
расправилась: теперь Лена благодаря стараниям владельца яхты «Посейдон» знала,
кто был изображен на снимке.
Ее, Афин, парень.
Настолько ее, что Афа ненадолго пережила своего яхтсмена.
Лена провела рукой по фотографии, и фотография поддалась,
слегка сдвинувшись, соскользнув с шелковой поверхности белья. И под ней
обнаружился листок бумаги.
Вернее, несколько листков официально-делового размера.
Три, если уж быть совсем точной.
Три соединенных степлером листа, на которые она бросила взгляд
просто из любопытства, оказались не чем иным, как контрактом. И не просто
контрактом, а контрактом между Афиной Филипаки и театром современного балета
«Лиллаби».
Театром Романа Валевского.
Несколько секунд Лена стояла как громом пораженная.
Как же она заблуждалась насчет Афины, как же она
заблуждалась! «Неудавшаяся маленькая балерина» — это было вовсе не про нее: в
самый последний момент Афе улыбнулась удача.
И именно на нее намекала Лене покойная подруга! Так вот о
чем она не хотела говорить из чисто актерского, растворенного в крови суеверия!
Перед тем как умереть, перед тем, как быть сброшенной с электрички, она
подписала контракт!
А значит, она знала Романа.
Мертвая Афа знала мертвого Романа.
И не только как художественного руководителя «Лиллаби»! Афа
была джусером и работала на электричках. На электричке.
Возможно, на той самой электричке, билет на которую валялся
у Романа в портмоне.
И две смерти близких ей людей, поплутав немного во тьме
Лениного тела, неожиданно слились воедино. А слившись и исполнив пропитанное
горечью фуэте, шепнули Лене на ухо: таких совпадений не бывает…
* * *
…Вот уже несколько минут Бычье Сердце тупо стоял перед
обитой войлоком дверью под номером 17. К этой двери его привел номер на визитке
Владимира Евгеньевича Неплоха с интимной припиской «дом», Установить адрес по
номеру телефона не составило особого труда, но абсурд ситуации заключался в
том, что этот адрес оказался хорошо знаком майору. Более того, совсем недавно
он посетил вышеозначенный дом. И не просто из праздного любопытства, а по делу.
По делу Романа Валевского.
Покойный Рома-балерун оказался соседом исчезнувшего В. Е.
Неплоха, одно время проживавшего несколькими этажами ниже.
Это было слишком.
Это было откровенным вызовом ему, майору Сиверсу, привыкшему
топтаться вокруг одной-единственной, иногда призрачной версии. И цепко держать
одну-единственную, иногда готовую расползтись под руками нить. Теперь же нитей
оказалось несколько. И не нитей даже, а пеньковых веревок, на которых Бычье
Сердце готов был не только повеситься сам, но и вздернуть всех остальных,
включая извращенца Лу Мартина, принесшего в клюве имя Неплоха.
Но для начала нужно было узнать, кто же скрывается за дверью
таинственной квартиры номер 17. И почему ее обитатели не хватились Владимира
Евгеньевича и даже не подали заявления в соответствующие инстанции.
А то, что за дверью кипела неведомая Бычьему Сердцу жизнь,
даже догадываться не пришлось. Сквозь войлок проникали удушающе-резкие звуки
скрипки. Какая-то тварь усиленно, с каким-то тупым ученическим наслаждением
рвала струны. Именно тварь, именно: тех, кто пиликал на скрипулечках всякое
дерьмо, начиная от гамм и заканчивая «Чардашем» Ференца Листа, Бычье Сердце
априори причислял к тварям — таково было тяжелое наследие мудрого папы,
признающего только баян.
Пора прекращать эту пытку для нежных милицейских ушей.
