— Не трогай его!
— Почему? — удивился Пашка, не спуская глаз с
пистолета. — Ведь это же твоя…
Я просто посмотрю… Она настоящая, да?!
Хороший вопрос. Хороший вопрос, ответа на который она не
знает. Как не знает ответа еще на несколько не менее ударных вопросов. Каким
образом этот чертов пистолет появился в ее рюкзаке? И как давно он там
появился? И почему она до сих пор не обнаружила его?
Лена вдруг поймала себя на мысли, что все эти вопросы
настойчиво и сурово озвучиваются голосом мурла, которое допрашивало ее совсем
недавно — по поводу Романа. Тогда прибившееся к ее парфюмерной точке мурло было
в штатском, но Ленине живое воображение тотчас же нарядило его в эксклюзивную
милицейскую фуражку, китель мышиного цвета, вот только в количестве звезд на
погонах запуталось: при таком хамстве звезд не получают, а довольствуются
лычками рядового состава. В любом случае, при звездах или при лычках, мурло
вещало из недр воображения трубным гласом. А Лене только и оставалось, что
блеять универсальное «не знаю».
— Настоящая? — еще раз переспросил Пашка.
— Не знаю…
— Ну, ты даешь! — близость к стрелковому оружию
сделала Пашку фамильярным. — У нее в рюкзаке такая вещь лежит, а она не
знает…
— Понятия не имею, как она там оказалась.
— Да ладно тебе… — И Пашка предпринял новую попытку
поднять пистолет с земли.
— Не трогай! — проклиная себя и собственную
рассеянность, Лена перехватила Пашкино запястье. — Я сама.
— Подумаешь, — похоже, Пашка всерьез обиделся:
надул губы и состроил старательно-безразличную мину. — Я только посмотреть
хотел… Не съел бы я твою пушку… Что бы ей сделалось…
— Не обижайся… Я пошутила. Это зажигалка.
— А ты разве куришь?
— Иногда… Когда доводят… Некоторые… Прыткие молодые
люди.
Пашка был так увлечен лежащим в пыли пистолетом, что
пропустил едкое Ленино замечание мимо ушей.
— Ну, пожалуйста…
— Я сама…
— Ну это же просто зажигалка… А выглядит… Прям как
настоящий…
Полузадушенная фраза «Прям как настоящий» подхлестнула Лену;
в жизни своей она не держала в руках никакого оружия, пистолеты видела разве
что в огрызках боевиков, которые не любила за их непреходящую тупость, —
но то, что лежало сейчас перед ней в траве…
Будь ситуация не такой расплывчато-идиотической, будь Лена
Пашкой — одиннадцатилетним мальчишкой со склонностью к авантюрам, — она бы
наверняка восхитилась такой игрушкой. Она бы просто с ума от нее сошла.
Фантастической красоты арабская вязь на рукоятке была приглушенно-женственной,
но эта женственность уравновешивалась коротким, по-мужски решительным дулом. И
чем дольше Лена смотрела на пистолет, тем больше ей хотелось взять его в руки.
В конце концов, все равно придется это сделать. Все равно.
Не оставлять же такую красоту в пыли, в обществе раздувающего ноздри Пашки. А
то, что Пашка повелся на пистолет, было видно невооруженным глазом. Если бы
сейчас Лена исчезла, прихватив рюкзак и машину, но отдав ему на растерзание
арабскую вязь, он бы и ухом не повел. И не вспомнил бы о ней. И эта мысль…
Эта мысль вдруг вызвала в ней легкий приступ такой же легкой
ревности.
Маленький Пашка, которого она и знала-то всего лишь полдня,
стал неожиданно дорог ей. Друг, оставленный в наследство Нео.., да нет же, черт
возьми… Романом Валевским. Верный рыцарь, наперсник, паладин.
Нет, надо закрывать эту проклятую оружейную лавчонку, где
пистолеты выдаются только так, без всякой лицензии.
И, закусив губу, Лена приподняла пистолет за дуло и бросила
его обратно в рюкзак.
— Все. Концерт окончен, — сказала она Пашке
строгим голосом.
— Подумаешь, — снова пробубнил Пашка, возвращаясь
в реальность, где безраздельно властвовала его рыжая сумасшедше-взрослая
привязанность. — И не очень-то нужно было…
— Вот и хорошо. Мне пора.
Пашка снова нахохлился.
— Я тебе оставлю адрес и телефон… Даже два телефона —
мобильный и домашний.
— Как хочешь…
— Не обижайся… Мне действительно пора.
— Как хочешь…
Стараясь не смотреть на мальчика, Лена вырвала из записной
книжки листок и торопливо нацарапала на нем короткие, но исчерпывающие сведения
о Четырнадцатой линии с видом на три кладбища. И протянула листок Пашке.
Пашка листок не взял.
— Это нечестно, — тихо сказал он.
— Нечестно? Почему же — нечестно?
— Я.., я все тебе рассказал… И отдал рыбу… И мы все
делали вместе… И я думал… А теперь ты уезжаешь.
— Я уезжаю, потому что должна уехать.
— Но я думал… Мы будем искать…
— Что — искать?
Вопрос оказался для Пашки таким неподъемным, что он даже
засопел. Впрочем, неподъемным он был и для Лены: что искать — она не знала, да
и нужно ли это кому-то… Единственный, кого она хотела найти и кого почти нашла,
был мертв. Он мертв, и его не вернешь, им теперь занимаются совершенно другие
люди. Она даже не думала о том, что что-то можно искать и что-то найти, а то,
что нашла, оказалось случайным. И потому — зловещим.
Чертов пистолет.
Узелок, который она вырвала зубами у алкоголика Печенкина,
не внушал ей никакого ужаса, острая, впивающаяся в сердце грусть, — так
будет вернее. Но пистолет…
— Я вернусь, — нетвердо сказала Лена.
— Когда?
— Очень скоро. Обещаю. И ты мне пообещай.
— Что?
— Ничего без меня не предпринимать.
И никуда не соваться.
— А куда это я могу сунуться, интересно? — живо
заинтересовался Пашка: он как будто ждал инструкций.
И Лене это активно не понравилось.
— В том-то и дело, что никуда.
— А как же Нео?
Это был запрещенный прием. И Лена оказалась к нему
неготовой: целая минута ей понадобилась на то, чтобы унять боль в сердце и
выудить на свет божий первый попавшийся ответ:
— Думаю, того… Того, кто его убил, найдут и без нас.
Вот черт. Не самое лучшее решение она нашла. Не самое
лучшее. От последней фразы за версту несло предательством, тухлым запашком
«Пуазона», ну что ж, чем хуже — тем лучше. Так она быстрее отклеит от себя
мальчишку, пусть он думает о ней все, что угодно.
Вот так.
Вот так, именно так он и подумал. Мысли, так и не озвученные
Леной, пронеслись по Пашкиному лицу и напрочь смыли с него тоску по ее уходу и
щенячью преданность. Теперь Пашка был спокоен. Абсолютно.
