«А это что за перец?» Не исключено, что перец Владимир
Евгеньевич в прошлом был связан с Романом Валевским и именно из этой переспелой
связи Лика Куницына и состряпала лечо шантажа. А установить личность Владимира
Евгеньевича Неплох(а) при его, майора Сиверса, связях не составит особого
труда.
* * *
…Все было кончено.
«Шестерка» рыжей гадины катком проехалась по мечте Гурия
Ягодникова. И не оставила на ней ни одного живого места.
Крейсерская «Эдита», на которую он потратил последние три
месяца, восстановлению не подлежала. Не подлежал восстановлению наборный, из
ценных пород дерева, корпус. Не подлежало восстановлению легкое, как пух, перо
руля. Не подлежало восстановлению якорное устройство, которое Гурий сам выточил
на токарном станке.
А безнадежно загубленные рангоут с такелажем! А крошечные и
бесполезные теперь кошки, брашпиль и шторм-трапики — предмет гордости все того
же токаря-любителя Гурия Ягодникова! А бензели и кнопы, которые он вывязывал
при помощи лупы и цыганской иглы!.. Все, все было загублено безвозвратно!
И вот сейчас, вместо того чтобы сидеть в «Октябрьском» на
двадцать четвертом месте в третьем ряду, он вынужден болтаться в Пениках со
ссадиной на лбу и рассеченной бровью… Пережить это Гурий не мог. Он забился в
дальний угол кушетки, сунул в уши «Антологию советского шлягера» и впал в
глубокий анабиоз. И неизвестно, сколько бы световых лет это продолжалось, если
бы не мать, заглянувшая к Гурию в половине десятого вечера.
— Все лежишь? — спросила она, впрочем, без обычной
желчи.
— Лежу, что мне сделается, — вяло отозвался
Гурий. — Отдыхаю.
— А я тебе перекусить принесла, сынок.
Это было что-то новенькое. С тех пор, как вскрылась порочная
страсть Гурия к Эдите, горемыка-лейтенант и родители столовались отдельно. По
инициативе самого Гурия, уставшего выслушивать немудреные оскорбления в адрес
певицы: как раз между щами и рагу из кабачков.
— Да не хочу я есть.
— Варенички с вишней, твои любимые времена детских
вареников с вишней давно канули в Лету, по крайней мере, последний раз
подавались к столу лет семь назад, когда в Пеники впервые приехал Виктор. Муж
старшей сестры Гурия — Наташки. Виктор был чинушей районного масштаба, и мать
искренне полагала, что лучшей партии для Наташки и сыскать невозможно. Выше по
рангу мог быть только госсекретарь Соединенных Штатов, но в Штатах никто из
Ягодниковых отродясь не бывал.
— ..Скушай, сыночек, — продолжала уламывать Гурия
мать.
— Потом, может быть… Поем.
— Вот и хорошо. — Мать поставила миску с
варениками на тумбочку рядом с кушеткой, но уходить не торопилась. — А она
очень даже ничего. Симпатичная.
— Кто?
— Еленочка.
— Какая еще Еленочка? — Гурий даже привстал с
кушетки от удивления.
— Как же, какая? Девушка твоя, вот какая! Которая тебя,
дурака беспросветного, сегодня привезла. На «Жигулях».
Напоминание о гадине, поставившей крест на самых трепетных
ягодниковских мечтах, отозвалось резкой болью в области солнечного сплетения. И
почти сразу же засаднила рассеченная бровь.
— С чего это ты взяла, что она моя девушка?
— Ну, как же… Ради тебя такой крюк сделала… И так тепло
о тебе отзывалась…
Сразу видно, что любит тебя, дурака беспросветного… Уж я-то
чую, не первый год на свете живу. Материнское сердце не обманешь. А ты, вместо
того чтобы к венцу ее вести, кобенишься.
— Да пропади она пропадом, эта Еленочка! — в
сердцах бросил Гурий. — Чтоб ее черти взяли, эту Еленочку! Глаза бы мои ее
не видели. Чтобы ей и не родиться никогда, гадине!..
Мать, до этого взиравшая на Гурия с робкой надеждой,
подобралась, нагнала в легкие воздуха и огрела сына тяжелым полотенцем, в
котором принесла вареники.
— Ты что ж это такое говоришь, стервец?
— Что думаю, то и говорю.
— После подобного заявления в воздухе повисла такая
тишина, что стало слышно, как в хлеву повизгивает поросенок.
— Может, ты больной? — предположила мать. —
Может, тебя лечить надо?
— Не надо. Я здоровый.
— Может быть, у тебя там не в порядке? — Глаза
матери стыдливо прикрылись, а на темные от загара щеки взошел девичий румянец.
— В порядке.
— Вот что я скажу тебе, дорогой сынок.
Уж не знаю, что у тебя в башке и каким образом эта сучка там
хозяйничает… Которая мне ровесница, — мать выразительно обвела взглядом
плакаты Эдиты. — Но либо ты бросаешь эту дурь и женишься на Еленочке…
— Либо?
— Либо ты не сын нам больше! — выдохнула
мать. — Езжай к ней, в ногах валяйся, а хочешь — вместе повалимся… И не
встанем, пока она за тебя пойти не согласится. Я невестку хочу — живую, а не
эту… мумию с плаката! И больше весь этот дурдом я терпеть не намерена!
Допрыгаешься, Гурий, в психушку тебя увезут!..
— Высказалась? — поинтересовался Гурий, когда мать
закончила свой страстный спич. — А теперь попрошу покинуть апартаменты.
— Я сама санитаров вызову!..
В спину взвившейся матери Гурий на полную врубил «Ничего не
вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу», но на душе от этого легче не
стало. Мало того, что проклятая рыжая фурия, гарпия, Медузагоргона сорвала
встречу, к которой так тщательно готовился Гурий, — она еще и насмерть
рассорила его с матерью. Их отношения и без того не были безоблачными, но мать
все это время держалась в рамках приличий. Теперь же она просто с цепи
сорвалась, и катализатором всего этого безобразия послужила Еленочка, чтоб ей и
не родиться никогда, гадине!.. Не-ет, она не фурия и не гарпия. И не
Медуза-горгона, это было бы слишком невинно. Она — василиск! Василиск,
вылупившийся на свет из снесенного старым петухом в навозной куче яйца, которое
высиживала жаба! И теперь этот жуткий гибрид всерьез угрожает существованию
беспечного грешника с лейтенантскими погонами — Гурия Ягодникова!..
Всю ночь Гурия терзали кошмары. Вместо обычных —
черемуховых, жасминовых, лилейных — видений красавицы Эдиты его преследовали
адские картинки с изображением василиска Еленочки. Василиск свивал тело черными
змеиными кольцами — и в просветах этих колец мелькали головы отца и матери. А
также сестры Наташки и ее мужа Виктора. А также брата Сашки и двух гурьевских
племянников. Да и голова самого Гурия просматривалась тоже. Но это еще можно
было вынести, покрепче сжав синие от удушья губы. А вот крошечную, разломанную
на части восковую фигурку Эдиты вынести было нельзя. Василиск из сна коснулся
фигурки кончиком дрожащего раздвоенного хвоста, а потом повернул морду к Гурию
и обдал его смрадным дыханием.
— Я заплачу вам… За разбитую модель…
