— Ну, ты уж совсем, Лика! — Мюрисепп
предупредительно поднял руку.
— В свободное от собственной гениальности время, я имею
в виду, — нехотя поправилась балеринка. — В работе он безупречен.
Работа для него свята.
А она терпеть его не могла, великого хореографа, всеобщего
любимца, верховное божество «Лиллаби». Просто на дух не выносила! Это было так
очевидно, что Бычье Сердце едва не рассмеялся: и у мегер на пуантах бывают
слабые места. С другой стороны, ненависть не слабое, а сильное место любого
человека. Вот только ее трудно держать в узде, особенно такой квелой балеринке.
Заговорив о личных качествах покойного, Лика Куницына преобразилась.
Даже румянец взошел на щеки, даже брови прорезались.
Симпатичней она не стала, но значительней — уж точно. Интересно, чем вызвана
такая неприязнь? На хвост он ей наступил, что ли (вернее, на балетную пачку)?
Или зарезал главную роль при этом.., как его.., кастинге?
— А вы, как я посмотрю, не очень жаловали
покойного, — Бычье Сердце являл собой сейчас образец милицейской
проницательности.
Но через секунду от образца не осталось и следа.
— Отчего же не жаловала? Очень жаловала. Даже была его
женой прискорбно долгое время. Идиотка.
Черт возьми, как же он сразу не понял?
Так яростно могут ненавидеть мужчин только бывшие жены.
Ненависть бывших жен вне конкуренции, тут даже суфражистки отдыхают!
— Лика! — снова подал голос Мюрисепп, стоящий на
страже бесконфликтного, монолитного и процветающего «Лиллаби».
— Что — Лика? Я двадцать четыре года Лика!
— Лика… Романа больше нет…
"Не стоит вытягивать на свет наше заскорузлое грязное
бельецо. Лика, да еще при посторонних. Да еще при майорах угро.
О мертвых или хорошо, или ничего, Лика.
Возьми себя в руки, Лика. Опомнись, Лика", —
молчаливо взывали к балеринке глаза Мюрисеппа. И его съежившиеся баки.
И его взъерошенная бородка. И балеринка откликнулась, взяла
себя в руки. Ненависть, расцветившая ее лицо флагами, транспарантами и
гроздьями салютов, обмякла, отступила, ушла в глубь ключиц.
— Простите… Роман был душой «Лиллаби». Мы все теперь на
нервах…
— Я понимаю, — для виду скорбно похмыкал Бычье
Сердце. — А как же джип , Валевского оказался здесь, во дворе?
— Это Грэг его пригнал, — проскочив узкое место,
Мюрисепп перевел дух.
— Ваш американский приятель?
— Да. В ту же ночь. Мы все изрядно поднабрались, пошли
гулять по Невскому. Джип так и стоял возле «Маяковки»… И поскольку у меня были
ключи, а все, как я уже говорил, нарезались до соплей… Словом, мы решили
подшутить над Ромкой. Погрузились в тачку и поехали. Как раз к сводке мостов
успели… Часов около пяти… Так, Лика?
— Не помню, — после небольшой паузы сказала
балеринка. Впервые ее пунктуальность дала сбой.
— Ну, неважно. В общем, доехали.
— И вас ни разу не остановили?
— Не помню, был выпимши, — ушел от ответа
Мюрисепп. — Спал на заднем сиденье.
Как же, не остановили! На такой тачке — и не остановили?
Такая тачка действует на гаишников, как красная тряпка на быка. Наверняка и
палками махали, и денежки срубали, никакой принципиальности. А америкашка,
поди, баксятиной откупался, подонок!.. к— И сколько же вас.., погрузилось в
тачку?
— Ну, я, Грэг, Лика, жена Грэга Лариса… Еще кто-то из
ребят… Человек семь-восемь набралось. к. — А ваш директор? Максим Векслер?
— Он ушел раньше. Намного раньше.
У него жена недавно родила, сами понимаете, маленький
ребенок…
— А где теперь ключи от машины? — спросил Бычье
Сердце.
— Я отдал их Максу… Сразу, как только… Как только стало
известно, что Романа.., больше нет.
Как успел заметить Сивере, все эти балетные людишки
старательно избегали слова «убийство». Оно шибало им в нос запахом
полуразложившейся плоти, оно было неудобным, неуместным, постыдным. Валевский
как будто совершил что-то непристойное, а всего-то только то и сделал, что дал
себя укокошить. Интересно, почему они не спрашивают про убийцу?
— Вам уже известно, кто это совершил? — тотчас
откликнулся на мысли Бычьего Сердца Мюрисепп.
— Пока нет. Но, думаю, с вашей помощью…
Лицо Мюрисеппа приобрело ярко выраженный землистый оттенок.
— С нашей помощью?! — проблеял он. — Что
значит — «с нашей помощью»? Вы намекаете, что… Что кто-то из «Лиллаби»
причастен?
— Почему бы и нет? — снова не удержалась
балеринка. — Думаю, у нас найдется немало людей, готовых отправить Рому на
тот свет.
— Что ты говоришь, Лика! — бросив на Куницыну
испепеляющий взгляд, взвился Мюрисепп. — Не слушайте ее, майор. Вы же
видите, она не в себе.
Отчего же не в себе? Очень даже в себе.
Ненависть к покойному муженьку снова выползла из тщедушного
тельца Лики Куницыной, уселась на хвост и раздула капюшон.
— Если уж на то пошло, его смерть никому не
выгодна, — похоже, стильный юноша знал, что говорит. — Все проекты
«Лиллаби» были завязаны на Романе. Теперь вообще неизвестно, что будет с нами
со всеми. Может, мы вообще потеряем работу.
Высокооплачиваемую, между прочим.
— Понятно. Будем подводить итоги. Вы ехали на
вечеринку, остановились у метро купить цветы… Кстати, кому в голову пришла идея
остановиться именно у «Маяковской»?
Мюрисепп и Куницына переглянулись.
— Никому. Просто решили, и все. Времени было около
десяти, цветы в это время продаются только у метро. Это метро было ближайшее.
По ходу. Вот и все.
— Логично. Значит, Роман Валевский отправился за
цветами и исчез. Вы двое, прождав его около часа, решили добираться на
вечеринку своим ходом. Валевского не оказалось и там. Это было воспринято
обществом как одна из причуд вашего руководителя. И поднимать тревогу никто не
стал. Пока все верно?
— Да.
— Ну, а на следующий день?
— На следующий день была суббота, — пояснила
бывшая жена. — Дневная репетиция в график не забита, потому-то мы и
позволили себе оторваться… Вечернюю проводил Женя, он часто подменяет Романа.
Воскресенье вообще выходной. Спектаклей в городе у нас пока
нет, готовимся к гастролям в Италию. Вот если бы Роман не появился в
понедельник…
А он и не появился в понедельник. В понедельник трупу
исполнилось два дня. В понедельник его и нашли. Так что никакого понедельника
для гениального хореографа больше не существует — ни этого, ни всех
последующих.
— Если бы он не появился в понедельник, тогда,
естественно, мы бы забили тревогу.
