— Ну, конечно…
Я затолкала в глотку очередную порцию «Изабеллы» и глубоко
задумалась. Аурэл Чорбу, сам того не подозревая, открывал передо мной
невиданную перспективу: вернуться на место преступления и еще раз посмотреть на
все — теперь уже другими глазами. Но…
Как на все это посмотрит он сам: малознакомая подвыпившая
телка с радостью прыгает к нему в кровать… Я ущипнула себя за подбородок: ты ли
это, Варвара Андреевна Сулейменова? Ты ли это, девочка по вызову? Ты ли это,
сексуальная доппаечница?..
Аурэл Чорбу, видя мои колебания, приблизил улыбающиеся усы:
— Вам ничего не угрожает, Римма. Я старый, мудрый,
уставший от жизни человек…
О, сколько неподдельной грусти было в его голосе! Невинная,
малоопытная крошка сразу бы поверила в искренность его лживых слов. И я сделала
вид, что поверила, — в полном соответствии с новым для меня образом
целки-невидимки.
— Хорошо…
По телу молдаванина пробежала легкая дрожь. Он взял мою
(совсем не сопротивляющуюся!) руку и приложил к лицу. И сразу же ладонь
закололи жесткий подшерсток щетины и мягкий войлок усов.
— Вы дарите мне лучшие минуты в этом городе!…
Я вздохнула: а что уж говорить обо мне самой?..
…Спустя несколько минут мы уже выходили из кабинета. Аурэл
отправился в торговый зал — разгребать последствия вечеринки, я же — изгонять
из организма излишки коллекционных вин.
И у ватерклозета нос к носу столкнулась с Сергуней. Он вышел
оттуда с легкой улыбкой на лице и с брошюркой Романа Попова под мышкой.
— А ты все гуся дергаешь. — Я укоризненно
посмотрела на синенковский пах. — Не злоупотребляй мастурбацией, Сергуня…
От этого ладони шерстью покрываются.
— Много ты понимаешь, — огрызнулся он. —
Думаешь, если завалила каких-то несчастных двух хануриков, то все тебе
позволено? Есть и покруче тебя. И ничего, не выпячиваются. И не поучают…
— Прости. — Ссора с Сергуней не входила в мои
планы. — Прости.
— Да ладно… — Он тоже пошел на попятный и с надеждой
спросил:
— У тебя планы на сегодня?
— В общем, планы.
— Когда вернешься?
«Лучше б — никогда», — сквозило в его отрешенном, очарованном
маньяком-некрофилом взгляде. Да, черт возьми, битву за криминального репортера
Сергея Си-ненко я проиграла окончательно!
— Не знаю…
— Если меня не будет, — покорми Идисюда. И песочек
ему поменяй, хорошо?
Хоть от дома не отказывает — и то радость. Я перевела дух и
кротким голосом домохозяйки произнесла:
— Конечно… Я вот о чем подумала, Сергуня… Может быть,
мы начнем? С завтрашнего дня…
— Что — начнем? — не на шутку перепугался он.
— Книгу писать. Я созрела и готова поведать тебе
некоторые подробности из жизни женщины, убившей дву… Договорить я не успела.
— Знаешь… Только не обижайся, пожалуйста, —
Сергуня виновато улыбнулся. — Ты молодец… Хладнокровная. Бесстрашная. И
история у тебя замечательная… Но на книгу она не потянет. Извини. Так,
статейка… И на подвал не наберется. А статейки меня уже не интересуют.
Профессионально вырос. Вот так.
— Понятно, — я щелкнула кончиками пальцев по
брошюре, торчащей из Сергуниной подмышки. — Вавилонская блудница.
— Без обид?
— Конечно. Но…
— Но ты все равно можешь пожить у меня… Ты мне не
мешаешь…
Я благодарно ткнулась в его щеку — холодную и равнодушную,
как засиженный голубями памятник Сергею Мироновичу Кирову.
Отныне рассчитывать на связи Сергуни не приходится. И откуда
ты только взялся, культуролог Роман Попов?..
…Когда я появилась в галерее, стройные ряды винных бутылок
уже одержали победу над шайкой журналистов. Полную и окончательную. Платки с
петухами, нанятые предусмотрительным Аурэлом Чорбу, приводили в порядок поле
боя: выносили битые черепки, складывали в пакеты ошметки мамалыги и плэчинте,
подтирали блевотину и разлившееся вино. А Барашковые Шапки складировали у
выхода особенно отличившиеся в битве журналистские тела.
Я подошла к Аурэлу и философски произнесла:
— Придется делать еще один ремонт.
— После русских всегда приходится делать еще один
ремонт, — так же философски ответил мне Чорбу. — А все почему?
— Почему?
— Потому что вы относитесь к жизни, как к водке: обжечь
нутро и поскорее забыться. А к жизни нужно относиться, как к вину: сделать
маленький глоток и почувствовать послевкусие. Послевкусие — вот что важно.
* * *
Мы добирались до Крестовского больше часа. И все из-за
проклятого удивительного вина, которым был забит микроавтобус Аурэла Чорбу.
Бутылки были везде — на сиденьях и под сиденьями, в плетеных корзинах и льняных
полотенцах; в яблоках, в давленой черешне, в подсохших лепестках цветов.
— Вино не терпит одиночества, — поучал меня Аурэл
Чорбу, перебирая лепестки в жестких пальцах. — Так же, как и мужчина. И
обожает поклонение. Так же, как и женщина.
Теперь я была более осмотрительна: дегустировала еще
неизвестные мне сорта наперсточными дозами и старалась сохранять ясную голову.
Тем более что молдаванин обращался именно к моей голове. На все остальные части
тела ему было ровным счетом наплевать.
Это потрясающее ощущение — чувствовать себя чуть более
хмельной, чем на самом деле. И чуть более умной. Может быть, именно это и есть
настоящая жизнь, к которой нужно относиться, как к послевкусию?..
У въезда на Крестовский Чорбу остановил свой микроавтобус,
достал еще одну бутылку вина и позвал меня наружу:
— Идите сюда, Римма.
Я повиновалась.
Молдаванин подвел меня к старой липе — почти отцветшей, но
еще сохраняющей тонкий приторный аромат — и снова откупорил бутылку.
— А бокалы? — удивилась я.
— Подставляйте ладони, — подмигнул мне
Чорбу. — Только сожмите их крепче.
Я сложила ладони лодочкой, и он осторожно налил в них вино.
А потом припал губами к этой импровизированной чаше. И быстро добрался до дна.
— А теперь? — спросила я, холодея от предчувствий.
— А теперь — вы.
Я перехватила бутылку пальцами, подсушенными неторопливым
молдавским ртом, и опрокинула ее в живой Ковшик ладоней Аурэла.
— Можно?
— Пейте, — позволил мне Чорбу.
Вот что было гвоздем вечера — вино из рук мужчины! Самая
натуральная сцена соблазнения, как же я раньше этого не поняла?! Но думать об
этом не хотелось — во всяком случае, до тех пор, пока не закончилось вино.
