— Уже объявили, — он привстал на локте. — Так
что ты опоздала.
— Поздравляю, — я наклонилась и поцеловала
его. — А можно мне еще поэксплуатировать лучшего репортера года?
— Рискни.
— Мне нужен выход на Филиппа Кодрина. Ты можешь это
устроить?
Сергуня демонстративно отвернулся к стене.
— Ты можешь это устроить? — снова повторила я.
Вместо ответа он почесал задницу. И промямлил:
— Если ты объяснишь, зачем тебе это нужно. Мне надоело,
что меня используют вслепую.
Ну да, конечно. Морячка-гастролера Рейно тоже использовали
вслепую. Но он хотя бы получил за это две штуки баксов. Воспоминание об этой
утрате снова привело меня в ярость. Я резко дернула Сергуню за плечо и
перевернула на спину. И совсем близко увидела его глаза — глаза маменькиного
сынка, застигнутого с перепечаткой «Камасутры» в туалете.
— В этом деле всех используют вслепую. Почему ты должен
быть исключением? — прошептала я и для убедительности потрясла его за
плечо.
Маменькин сынок оправился, он был полон решимости доказать,
что в руках у него никакая не «Камасугра», а роман Чернышевского «Что делать?».
— Почему ты должен быть исключением? — снова
повторила я.
— Потому что я не играю в ваши игры.
— Ты уже в команде, паренек. Причем в основном
составе. — Нельзя, чтобы он забыл, с кем он имеет дело. В конце концов,
меня, а не его объявили в федеральный розыск. Могу я этим воспользоваться? Могу
или нет, черт возьми?!.
* * *
Редакция «Петербургской Аномалии» занимала полуподвальное
помещение на Фонтанке и, судя по отсутствию вывески, пыльным стеклам и
наполовину сожранной ржавчиной железной двери, уже давно находилась на
нелегальном положении.
— Что так тухло? — спросила я у Сергуни. — У
вас же приличные тиражи.
— Конспирируемся…
— Оскорбленные знаменитости морды бьют?
— Я не стал бы преувеличивать… Но, в общем, конечно,
случаются инциденты. Недавно выпускающему ребра сломали, еще на Марата. Так что
пришлось сюда переехать.
— Обязательно рукоприкладствовать? — Втайне я
мелко порадовалась сломанным ребрам газетных стервятников. — Что ж в суд
не подают?
— А бесполезно, — Сергуня расплылся в
мефистофельской улыбке. — Мы же желтая пресса. С нас взятки гладки. Вот и
переезжаем, пока главного не подорвали. На радиоуправляемом фугасе.
— А если подорвут?
— Без работы не останемся, не беспокойся. Знаешь, какие
у нас зубры? Достанут кого угодно, даже Мадлен Олбрайт на очке.
— Лихо. А кто такая Мадлен Олбрайт? Манекенщица? —
Кажется, я уже где-то слышала это имя. Странно только, что «Дамский вечерок»
никогда о ней не упоминал.
— Укротительница тигров, — отрезал Сергуня,
закрывая тему. — Сделаем так. Подождешь меня во дворе. Я быстро.
Расставшись со мной, репортер в три кенгуриных прыжка достиг
дверей обветшавшей криминальной крепости. А я пристроилась на железной лавке у
глухой стены.
Сергуни не было около получаса. И все это время вокруг
«Аномалии» кипела бурная жизнь. Железная дверь с периодичностью в несколько
минут выплевывала революционные тройки с видеокамерой и героев-одиночек с
потертыми кофрами. С той же периодичностью дверь всасывала юродивых всех
мастей: от безногого калеки до двух трансвеститов, продефилировавших по двору в
томном ритме аргентинского танго.
Что и говорить, газета «Петербургская Аномалия» явно
оправдывала свое название.
За мыслями об этом феномене меня и застал Сергуня.
— Скучаешь? — покровительственно спросил он.
— С вами не соскучишься, — совершенно искренне
ответила я.
— Держи, — он бросил мне на колени какое-то
удостоверение.
На синих корочках маячил небрежный оттиск «ПЕТЕРБУРГСКАЯ
АНОМАЛИЯ». Я раскрыла удостоверение и прочла: «КАРПУХОВА РИММА ХАЙДАРОВНА.
КОРРЕСПОНДЕНТ». К удостоверению была присобачена фотография сорокапятилетней
матроны, уже вошедшей в стадию раннего климакса.
— Ну как? — Сергуня подмигнул мне.
— Что — как?
— Поработаешь Риммой Хайдаровной?
— Боюсь, что с фотографией будут проблемы… — Даже с
котом Идисюда у меня было больше сходства, чем с неизвестной мне Риммой
Хайдаровной.
— Фигня, — оптимистично заявил он. — На такую
лабуду никто и внимания не обратит. А если обратят — скажешь, что болела, когда
фотографировалась… Ветряной оспой.
— Где ты его достал, это удостоверение?
— Из сумки вытащил, — Сергуня явно прогрессировал
в сторону криминальных сообществ.
— А никого помоложе не нашлось?
— Те, кто помоложе, меня и на километр не подпускают.
— Почему?
— Откуда же я знаю? Не в их вкусе… — Сергуня нахохлился
и затряс подбородком.
Я поцеловала его в краешек обиженного рта — со всей
нежностью, на которую была способна: в конце концов, он это заслужил.
— Вот так всегда. О чем пишешь — то и имеешь, —
прокомментировал мой невинный дружеский поцелуй Сергуня. — Последний раз с
сатанистами целовался, тоже незабываемые ощущения.
Мы миновали проходной подъезд, обильно политый мочой героев
и злодеев «Петербургской Аномалии», и оказались на Караванной — как раз между
Домом кино и цирком. И снова я подумала о том, что лучшего места для этой
газетенки и придумать невозможно.
— Как будем его вычислять? — спросила я.
— Кого?
— Филиппа.
— Пойдем сначала перекусим, а там видно будет…
…Я заказала себе блины с икрой, а Сергуня — с селедочным
маслом. Жратва была отменной, но на этом прелести крошечной забегаловки в
псевдорусском стиле заканчивались: здесь нельзя было курить, спиртного не
наливали и никто не играл в углу на балалайке. Не было даже чучела медведя с
подносом для чаевых «на восстановление храма Великомученицы Евфимии».
Зато спустя двадцать минут появился Филипп Кодрин.
Филипп во все стороны вертел своей идеальной головой: должно
быть, кого-то разыскивал. Не успела я сообразить, что к чему, как Сергуня
помахал ему рукой.
— Ты что, назначил ему встречу? — зашипела я, едва
не подавившись остатками икры.
— Ты против?
— Да нет… Просто не думала, что вы знакомы.
— Я же занимался делом его сестры, — шепотом
объяснил Сергуня. — И прекрати на него пялиться. Если будешь строить
глазки — соскочит, учти.
— Я не собираюсь…
— Лучше хами. Вытирай ноги об его внешность. Он свою
кукольную физиономию терпеть не может.