— Не понимаю, — вмешалась Лилька, — зачем ей
все это надо?
— Ох и темная ты, Лилька. Душа просит, вот и занялась
искусством, — поддела ее наша лучшая журналистка.
— А что же раньше у нее душа не просила? Чего ждала до
семидесяти лет?
— Так ведь то душа. Кто же может ответить? Раньше не
хотелось, а теперь вот…
— Давай подробнее, — потребовала Ирочка, —
рассказывай про свою старуху-самородка.
Я рассказала о Екатерине Митрофановне Савельевой —
уникальной женщине, у которой вдруг открылся талант.
Сыновья, дочери, внуки, родственники подняли бабку на смех.
Тоже, мол, художница нашлась, Пикассо в юбке, Айвазовский из деревни Гадюкино.
Но Екатерина Митрофановна держалась твердо. Устроила себе в чуланчике
мастерскую. Работала по ночам, когда переделана вся работа по дому. Попросила
соседскую девчонку привезти из города ватман, краски и принялась за дело. Ни о
каких техниках и направлениях слыхом не слыхала, рисовала именно так, как бог
на душу положит. И все знакомое, все то, что вокруг было. Родные пробовали ее
увещевать, стыдить, ничего не помогало. Махнули на «тронувшуюся» бабку рукой.
Все бы так и кануло в неизвестность, если бы Савельева не
заболела. Слегла от простуды, а тут еще и переутомление сказалось. Пришел
доктор — местный молодой эскулап, который выучился в городе и теперь заменил
старого спившегося врача. Прописав нужные лекарства, собрался уже уходить, как
один из внуков, смеха ради, зазвал его в бабкин чулан и попросил прописать ей
еще что-нибудь от головы.
Доктор, даром что молодой, искусству чужд не был. Посещал во
время учебы и музеи и выставки. Картины Савельевой не были схожи своей манерой
с чьими-то еще, но мотивами напоминали работы Семенюка, Бартова, Леоновой,
Лосинского и Медведева — известных художников-примитивистов. Но насколько свежо
заиграли у новоиспеченной художницы краски, как удивительно смогла она отразить
свой немудреный деревенский быт!..
Рассказывая коллегам о художнице, я думала о них самих и в
который раз удивлялась, как такие разные женщины могут не только находить общий
язык, но даже дружить?
Ирочка Кривцова, лицом и фигурой вылитая супермодель Линда
Евангелиста, появилась в нашей редакции три с половиной года назад. Мужики
сразу сделали на нее стойку, но она быстро пресекла все их поползновения.
Папаша Ирочки был крупной шишкой в администрации города, мамаша руководила
каким-то престижным фондом. Сама она держала на коротком поводке сынка
известного в городе банкира, не позволяя ему, впрочем, связать себя брачными
узами и посадить в хорошо оборудованную комфортабельную домашнюю клетку.
Ирочка могла бы найти себе работу и получше. Но она заявила,
что это не наше дело, она будет работать только там, где ей нравится. И
работала вот уже четвертый год в полную силу, выдавая с завидной регулярностью
на-гора отличные статьи, которых бы не погнушалась и более солидная газета,
участвовала к тому же во всех городских конкурсах журналистов, добилась в
прошлом году звания «Журналист года» за нашумевшую статью «Призраки моды», а
также титула «Мисс пресса-99». И это с полным осознанием, что всех званий и
наград она достойна по праву.
Ирочка была человеком, который своими руками строил свою
карьеру и свою жизнь. Она плевала на мнение окружающих, не понимала, что такое
творческий кризис или отсутствие денег. Она могла бы работать на телевидении,
но упорно держалась небольшой газетки с не очень высоким тиражом. Так она
выражала себя. Для самовыражения она носила и одежду от Валентино (Ирочка
принципиально не признавала отечественную) каждый день. Но она могла явиться на
прием или презентацию в экстравагантном одеянии от Розенфельда или Пако Раббана
и украшениях из капельного серебра (принципиально не признавала золото). Ее не
смущало, что присутствующие просто пожирают ее взглядами, она всегда держалась
спокойно и непринужденно. Главной чертой Ирочки Кривцовой была
полупрезрительная снисходительность к окружающим.
Лилька была ей почти полной противоположностью. Она работала
в «Вечерних новостях» без малого десять лет. Знавала разные времена: и
отсутствие зарплаты, и частую беспричинную смену главных редакторов, и
политиков, стремящихся купить и перекупить газету со всеми потрохами, и
невнятные угрозы в свой адрес после разоблачительных статей. Но теперь Лилька
прочно утвердилась в сердце и постели нашего главного редактора Пошехонцева,
который обожал ее соблазнительные рубенсовские формы, острый язычок и неумение
себя сдерживать. Лильку можно было завести с пол-оборота, она крепко бушевала,
но так же быстро приходила в себя. «Ты, Лилька, — высказалась однажды
Ирочка, — как бутылка со взболтанным сидром. Хлоп, пуф, бац, пш-ш, фонтан
пены, а потом ничего — спокойное кисловатое пойло». Лилька тогда обозвала
Ирочку «уксусной эссенцией», но Иркино сравнение было настолько убийственно
точным, что за Лильку никто не вступился.
Лилька не разговаривала с Ирочкой пару дней, а потом все
пошло по-прежнему. В свою компанию они нередко принимали меня, так как я сидела
за соседним столом с Лилькой, и та нередко пользовалась моим отсутствием, чтобы
спихнуть туда свой мусор, пардон, материалы для работы. Ирочка же относилась ко
мне с вежливым безразличием или вежливым вниманием, в зависимости от
обстоятельств, но все же не хамила, как прочим, не улыбалась пренебрежительно,
слушая мои рассуждения. Словом, в их тесной компании я не была третьей лишней.
— Бабкины картины действительно того стоят? —
вопросила Ирочка, жеманно поводя плечом.
— Стоят, в том-то и дело. Ее кретины-родственнички еще
в это не въехали. А доктор кое-кому позвонил, кое-кому сказал, пошла волна,
даже нашего Илюшу проняло, и он меня к бабке заслал. А после статьи, можно не
сомневаться, искусствоведы пачками будут у бабки толпиться, картины
выпрашивать. Может, даже какой-нибудь фонд народного творчества сподобится
выставку организовать.
— Забавно, — потянулась Лилька. — Ты у нас,
выходит, открывательница талантов.
— Из деревни Гадюкино, — подхватила Ирочка, мило
улыбаясь.
— Ну вас, ведьмы, все умеете опошлить.
— Что ты, Леда, что ты, дорогуша, — Лилька сложила
руки на пышной груди, — и в мыслях не было. Наоборот, мы за процветание
геронтологического искусства во всех его проявлениях и желаем твоей бабке
всемирной славы и кучи бабок, желательно зеленых.
— А также престарелого ценителя из Америки, который
подкатит к бабкиной избушке на курьих ножках на своем белоснежном «Мерседесе».
И эти две язвы, две «акулы пера», две пираньи безобидных, в
общем-то, «Вечерних новостей» просто покатились со смеху от нарисованной ими
живописной картинки, которая сложилась благодаря их совместному изощрен ному и
извращенному журналистскому воображению.
— Ладно вам, — отмахнулась я. — Как хорошо,
что мои командировки позволяют хоть немного от вас отдохнуть.
— А мы от тебя никогда не устаем, — успел ухватить
последнюю фразу проходивший мимо Славик Лазарев. — С возвращением в родные
пенаты, дорогая Леда.
