— Куда она собиралась уехать?
Глаза Базилевича заметались, перескакивая с предмета на
предмет, и наконец ухватились за пуговицы Лелиного пиджака.
— Я не знаю…
— Ну, хорошо. Значит, вы запаниковали?
— Она сказала, что никому нельзя верить, а особенно —
любовнику, с которым спишь в одной постели. Особенно любовнику, связанному с
большими деньгами. Который режет сферы влияния, как пирог… И если с ней
что-нибудь случится, то я должен кое-что сделать…
— Кое-что?
— Покажите мне ваше удостоверение, — попросил
Базилевич.
Неожиданный поворот. В самом начале разговора, у двери, он
даже не дослушал Лелино скромное церемонное представление. А теперь требует
документы и готов изучать их под лупой. Но Леля не стал впадать в негодование и
документы все-таки протянул.
Он не выпускал удостоверение из рук (золотое правило
следователя!), пока Базилевич разглядывал его со всех сторон, пытался поднести
к глазам и помять края. Особое внимание инвалид уделил печатям, отметкам о
продлении и подписям.
— Теперь вы читаете текст справа налево? — мягко
поинтересовался Леля.
— Уже прочел, — Базилевич вздохнул.
— Остались довольны?
— Нет. Боюсь, что моя информация не в вашей
компетенции.
От такой наглости Леля опешил.
— А в чьей же? Или вам нужно, чтобы перед вами строем
прошли следователи Генеральной прокуратуры? В боевом порядке и со знаменем?
— Может быть.
Еще несколько мгновений — и они начнут откровенно хамить
друг другу. Почувствовав это, Леля благоразумно замолчал. К тому же у него еще
оставались кое-какие козыри на руках.
— Ладно. Оставим пока эту тему. Я бы хотел, чтобы вы
ответили еще на несколько интересующих следствие вопросов.
— Какое следствие? — тотчас же насторожился
Базилевич. — Следствие все-таки ведется?
— Это касается дальнейшей вашей переписки. Последних
трех сообщений. Насколько я понял, вы получили предложение о встрече. От кого?
— Я не знаю, — честно признался Базилевич.
— Вы даже не знаете, с кем собирались встречаться? Этот
человек не представился?
— Наполовину.
— Что значит — «наполовину»?
— Она послала письмо с компьютера Дарьи. Написала, что
нужно встретиться. И назначила место и время-у Академии художеств, после семи.
Не помню точно, когда это было. Несколько дней назад. Когда я раскрывал
«входящие», то думал — слава богу, Дарья наконец-то объявилась. Но это была не
Дарья.
— Как вы узнали?
— Разве вы не поняли? Она назначила мне встречу. Мне!
Встречу! — Базилевич расхохотался, запрокинув голову, и похлопал руками по
коленям. — Честное слово! Последние несколько месяцев я даже из квартиры
не выбираюсь. Дарья знала об этом, потому что знала меня. Она сама приезжала. А
человек, который прислал мне письмо, этого не знал.
— И вы написали ему — «Кто вы?».
— Да.
— И какой же пришел ответ?
— Женщина. Это была женщина. Она прислала сообщение в
том духе, что «ее подруга. Необходимо встретиться. Это касается Дарьи». Я,
естественно, поверил. Не мог не поверить. Если уж она в ящике — наверняка знает
пароль. А пароль для входа ей могла дать только Дарья. Я пригласил ее сюда. А
пришли вы. И сегодня уже 13 февраля…
— То есть… Вы хотите сказать, что она сама настаивала
на встрече, но так и не появилась?
— Да. Именно это я и хочу сказать.
— И больше она никак не проявлялась?
— Нет. Если честно, я немного струхнул, хотя это и не в
моих правилах.
— Как она назвала себя?
Базилевич пожал плечами.
— Я же говорил — подруга Дарьи.
— И никакого имени?
— Никакого.
— А вообще… Литвинова когда-нибудь говорила вам о своей
работе? Своих подругах?
— Ну, кое-что о работе… Но это мало интересовало меня.
Да и ее в последнее время тоже. А что касается подруг… Она как-то упоминала
пару имен… В том контексте, что все они — карьеристки и стервы. И что гореть на
производстве — верный способ заработать фригидность. И что фригидность вообще
профессиональное заболевание работающих женщин. Она была забавная, Дарья.
Глаза Базилевича увлажнились, и Леля перевел дух. Слава
богу, хоть какое-то проявление чувств! До последнего момента инвалид
демонстрировал завидное спокойствие. Даже известие о смерти Литвиновой не особо
выбило его из колеи. Что совсем уж странно, учитывая портретик на столе и такую
— почти материнскую — заботу о Литвиновой в письмах.
— А вы знали, что она употребляет наркотики?
— Мы не говорили на эти темы. Но я догадывался.
— И никогда не пытались повлиять на нее как близкий
друг?
— Нет. Наркотики — это одна из разновидностей веры. А я
— веротерпимый человек.
— Ну что ж, — Леля готов был подняться. —
Спасибо, если вы были откровенны. Думаю, что сведения, которые вы сообщили,
помогут следствию.
Бюрократическая ложь! Все то, что с ходу и весьма охотно
выложил Базилевич, вряд ли могло продвинуть следствие в ту или другую сторону.
Он всего лишь добавил некоторые оттенки, некоторые краски, некоторые нюансы к
психологическому портрету Дарьи Литвиновой. Не очень симпатичному, нужно
сказать: нимфоманка, стяжательница, азартный игрок в свою собственную и чужую
жизни. Романтическая связь с Германом Радзивиллом на глазах трансформируется в
самую обыкновенную сделку. По заключении которой люди чокаются фужерами с
шампанским и обнюхивают друг друга на предмет соития. Ничего больше.
— Значит, следствие все-таки идет? — голос
Базилевича вывел Лелю из грустной задумчивости.
— Да. Но это не касается смерти Литвиновой. Здесь как
раз все более или менее ясно. Некоторое время назад был убит один известный
банкир, с которым ваша подруга, по всей видимости, была знакома. Его звали
Герман Юлианович Радзивилл. И он руководил довольно влиятельным банком «Ирбис».
Вам это название ничего не напоминает?
Если бы у Базилевича была еще одна кружка, то он бы разбил
ее снова: во всяком случае, именно так показалось Леле. Инвалид надолго
замолчал, прищурился и запустил пальцы в бороду: похоже, его любимым предметом
в школе тоже была зоология.
— Так что, если у вас есть желание что-либо сообщить
следствию дополнительно, имеет смысл это сделать. Ведь если так называемая
«подруга Дарьи» не пришла на встречу в тот день, когда было условлено, то нет
никаких гарантий, что она не сделает это в ближайшее время. Подумайте, Антон
Антонович, — припугнул Базилевича Леля.
