— А что значит… Что значит «исчезла, как она любила исчезать»? —
Нечто подобное Леля слышал сегодня и от Гатти, но теперь хотел выслушать и
версию манекенщицы. Если он вообще был способен что-либо слышать и что-либо
соображать.
— Ну, эти постоянные романы….
— Она что, была… — Леля задумался, а потом произнес
вслух слово, которое недавно услышал от племянницы Симочки:
— …Нимфоманкой?
Регина засмеялась.
— Ну, я бы не стала наклеивать ярлыки. Каждый живет
так, как считает нужным. Я не думаю, что она так уж сильно зависела от… пардон,
мужских гениталий. Но она обожала новые знакомства. Это как вид спорта,
понимаете? А для Дарьи это был спорт. Большой спорт. Она всегда знала, что
сможет прожить и без работы. И что всегда найдется человек, способный взять ее
на довольствие. У нее была… как бы это помягче выразиться? — Бадер изящно
щелкнула пальцами. — У нее была психология содержанки. Вы понимаете меня?
— Думаю, что да. Самая обыкновенная женская
психология. — Леля заметил, как потемнело лицо девушки, и сразу же
осекся. — Я хотел сказать, что это довольно распространенный человеческий
тип.
— Возможно. Но мне это непонятно. Господи, до чего же
ты хороша!..
Леля сидел против манекенщицы, оглушенный и очарованный.
Одна-единственная цель казалась теперь достойной его самого: служить этой
женщине.
— Вы не слушаете меня, — вывела его из состояния
восторженной задумчивости манекенщица.
— Почему же. Вы так популярно объяснили. Теперь все
стало на свои места.
— Что именно?
Неужели ты не понимаешь, девочка? Я встретил тебя, и все
стало на свои места.
— Закажу-ка я себе еще коньяка.
— Пейте мой, — великодушно разрешила Регина. Леля
под снисходительным взглядом девушки приложился к коньяку и аккуратно отпил из
рюмки.
— Знаете что, Леонид… Мне бы не хотелось, чтобы у вас
сложилось о Дарье превратное впечатление… Она вовсе не была циничной охотницей
за мужскими головами.
— Разве?
— Во всяком случае, это касается той Дарьи, которую я
помню и с которой какое-то время дружила… Она никогда не симулировала
влюбленность. Она влюблялась по-настоящему. Она заставляла себя влюбляться.
Если перевести на жаргон, неожиданно трезво подумал Леля,
это означает только одно: Литвинова была не проституткой, а шлюхой. Шлюхи
никогда не берут денег за свои услуги, они работают из любви к чистому
искусству.
— Самое удивительное, — продолжила Регина нежным голоском, —
что это было правдой. Она растворялась в объекте желания. Помните, я говорила
вам о Всеволоде?
— Рухнувший банк?
— Да. Знаете, пока она была с ним, она начала неплохо
разбираться в банковских операциях и финансовых потоках. Мы с Ксюшей попадали,
когда она прочла нам что-то вроде лекции о биржевых торгах.
— А когда она встретила полунищего музыканта, то тотчас
научилась играть на цимбалах и английском рожке?
Регина рассмеялась.
— Я не исключаю этого. Совсем не исключаю. Вы
милый, — неожиданно добавила она. У Лели оборвалось сердце.
— Вы находите?
— Нахожу.
Никакого жеманства, никакого самолюбования, при
фантастической внешности — поразительная скромность, почти целомудрие. Регина
права: красота, данная природой, всегда надменна. Совсем другое дело, если ты
пришел к красоте через страдания. Бедная девочка…
Леля вдруг живо представил себе, каким адом было ее детство
и особенно — юность. Шрам на щеке все решал за нее, он жил самостоятельной
жизнью. Ему плевать было на смешки сверстников Регины, на их молчаливое и
унизительное сочувствие. Став старше, Регина Бадер поступила бы на библиотечный
факультет и всю жизнь скрывалась бы от посторонних глаз за стеллажами и
книжными страницами. И с каждой страницы ей приветливо помахивали бы ресницами
красотки-героини. Она устроилась бы архивариусом, котельщицей на ТЭЦ, ночной
уборщицей в метро. Она вела бы странную сумеречную жизнь — только бы не видеть
жалость в чужих глазах. Но она встретила Гатти, и все перевернулось с ног на
голову. Гатти, этот умудренный жизнью и собственной некрасивостью кусок пемзы,
должно быть, сказала ей: ты прекрасна, девочка, ты прекрасна! И она научилась
быть прекрасной — вопреки всему.
У Лели на глаза навернулись слезы, так живо он представил
себе тернии и звезды Регины Бадер.
— Что-нибудь случилось? — спросила она.
— Нет, ничего.
— Вы ведь думали обо мне?
Удивительная прозорливость для манекенщицы.
— Да. Я думал о вас. Но не в том контексте…
— Не сомневаюсь, что не в том. Спасибо за кофе, Леонид…
Вот и все. Сейчас она поднимется и уйдет. Он проводит ее до
машины, и она, возможно, подкинет его до ближайшего метро. Мигнет фарами на
прощание и уедет в свою европейскую жизнь.
— Сколько еще вы пробудете в Питере? — неожиданно
сказал Леля.
— А что?
— Может быть, ваша помощь еще понадобится следствию.
— Следствию или следователю? — Она видела его
насквозь.
— Следствию. И следователю. В данном конкретном случае
— это одно и то же.
— Неделю точно. Я улетаю в следующий четверг.
— Куда?
— Во Францию. У меня полтора дня съемок в Безансоне.
Париж, Безансон, Гамбург — голова идет кругом от этих девиц.
Они поднимают «Веселый Роджер» и отправляются в плавание. А Леонид Петрович
Леля остается на берегу, у разбитого однокомнатного корыта на проспекте
Ветеранов. Порт приписки — Санкт-Петербург.
— Красивый, должно быть, город Безансон? — спросил
Леля, впервые услышавший это название секунду назад.
— Прелестный городишко… Готические храмы, река… Я
всерьез подумываю об этом месте. Там можно остаться навсегда.
В тебе… В тебе — вот в ком можно остаться навсегда.
Девушка поднялась, и весь «Доктор Ватсон» замер снова. Леля
положил на скатерть сотенную и двинулся следом за манекенщицей.
На улице шел снег. Снег уже успел засыпать мостовую перед
кафе и крошку-"Фольксваген". Мягкий и нежный, он сразу же облепил непокрытую
голову Регины и ее хрупкие плечи. И она показалась Леле такой трогательной и
беззащитной, что следователь с трудом подавил в себе желание обнять ее. И
защитить. И от снега, и от всего остального.
Но он не сделал этого. Остановившись перед машиной и
переминаясь с ноги на ногу, Леля грустно сказал:
— Жаль…
— Жаль? — Регина, щелкнувшая пультиком
сигнализации, вопросительно посмотрела на него. — Чего?
