И больше ничего.
Но, черт возьми, ведь кто-то вынудил Аглаю произнести: “…не
стоит мне угрожать. И шантаж у вас не пройдет Это напрасная трата времени”.
Довольно скоро у меня стали затекать руки (как оказалось,
“заточенными под член” они бывают не только у неудавшихся домработниц); банка
из подслушивающего устройства превратилась в орудие пытки, а потом…
Потом за моей спиной раздался ласковый шепот:
— Подслушиваете, маленькая дрянь?
Банка выпала у меня из рук и с оглушительным звоном
разбилась. С таким же оглушительным звоном разбилась моя недолгая карьера
личного секретаря. Я прилипла к стене, не решаясь обернуться. Но боковым
зрением видела, как Аглая уселась на диванчик и взяла Ксоло на руки. И
принялась легонько поглаживать ее лысый вытянутый череп Никакой сцены не
последовало, и я вдруг почувствовала сожаление: если бы Аглая разошлась, она бы
наверняка одарила меня парочкой афоризмов.
— Мне собирать вещи? — спросила я, наконец-то
обернувшись.
— Вещи? — Она удивленно приподняла брови. —
Какие вещи? Разве у вас есть здесь вещи?
— Кое-что накопилось. — Я ухватилась за край
стола. — Блокнот, ручки, точилка для карандашей, две пары туфель..
— Кстати, насчет туфель. Совсем забыла вам сказать…
Ваши шпильки портят паркет. Подыщите себе что-нибудь другое, домашние тапочки,
например…
Интересный поворот.
— И все? — Я не верила своим ушам.
— Ах да. Соберите осколки.
— И все?
— Все остальное — утром.
Или через пару-тройку месяцев. Я наверняка буду фигурировать
в ее новой ослепительной книге как главная злодейка. Жестокосердная маньячка,
растлительница школьников выпускных классов с уклоном в оккультизм и черную
магию. Может быть, даже каннибалка. Или (чур меня, чур!) охотница за
наследством.
— Только не делайте меня охотницей за
наследством. — Гори все огнем, я тоже умею хлопать дверью напоследок.
Особенно если за ней бродит призрак шантажа.
— Воздержусь, — успокоила меня Аглая. Уже выйдя из
комнаты, она остановилась. И растянула губы в дружеской улыбке.
— И вот еще что, Алиса. Если к вам ни с того ни с сего
начнут приставать молодые люди… Скажем, любители виниловых пластинок… Или
баночного пива… Или барда Олега Митяева… Хорошенько подумайте, прежде чем на
радостях глотать противозачаточные пилюли.
— У любого издательства найдется в колоде не один
десяток смазливеньких валетиков… Которые не прочь стать корольками…
* * *
…Разбитая банка не имела никаких последствий.
Аглая не выкинула меня из дома, совсем напротив. Она даже
презентовала мне деревянный стаканчик для карандашей: на нем с самым суровым
видом восседала революционная тройка обезьян — ничего не вижу, ничего не слышу,
ничего никому не скажу.
Я была тронута.
И довольно быстро забыла прискорбный ночной инцидент. И не
вспоминала о нем два месяца, пока он сам не напомнил о себе.
Это случилось в самом начале октября, в самом начале недели
и в самом начале новой жизни. Именно новой. Накануне вечером мы с Аглаей
ужинали в маленьком кафе при маленьком кинотеатрике. Кинотеатрик этот носил
довольно странное и совершенно нетипичное для подобных заведений название “КИНО
— ЭТО ПРАВДА, 24 КАДРА В СЕКУНДУ”. И прозябал в самой глубине Замоскворечья,
очевидно, стесняясь такого длинного и претенциозного имени.
В кинотеатрике крутили фильмы буйных пятидесятых. И нежных
шестидесятых. Всем остальным фильмам более поздних, здравомыслящих времен вход
был строго запрещен.
Неизвестно, каким образом Аглая пронюхала о существовании
“КИНОЭТОПРАВДА24КАДРАВСЕКУНДУ”, но теперь мы посещали его каждую неделю, по
воскресеньям. Ради этих воскресных культпоходов, ради какой-нибудь выцветшей
Дельфин Сейриг <Дельфин Сейриг — французская киноактриса.> в выцветшей
копии “В прошлом году в Мариенбаде” Аглая откладывала все светские тусовки и
презентации, на которые ее приглашали.
В тот вечер шли “Украденные поцелуи”, осененные все той же
кукольной головкой Дельфин Сейриг, и Аглая была в особенно приподнятом
настроении.
Да еще кафе с музыкальным автоматом и барменом, облаченным в
раритетную шерстяную безрукавку и с узким галстуком на шее…
— Когда я пойму, что больше не могу написать ни
строчки, — сказала Аглая, — то устроюсь сюда кассиром. Вы даже не
представляете, как я об этом мечтаю!
— Не написать ни строчки? — За три месяца работы я
заслужила право на небольшое изысканное хамство (по квоте — раз в две недели,
не чаще).
— Может быть, может быть… Конкурентная борьба не для
меня. А книжный рынок — это прежде всего конкурентная борьба. Со своими
жертвами, между прочим.
— Ну, вам пока ничто не угрожает, Аглая.
— Вот именно — пока.
— Когда вы закончите ваш эпохальный роман? — Это
был вопрос из категории запрещенных, но кофе, который мы пили, был так хорошо
заварен!.. Следовательно, у Аглаи не должно возникнуть повода сердиться.
— Он написан. Осталось только как следует вычитать его и
внести последние правки… Думаю, к Новому году управлюсь. И вот еще что, Алиса.
Я бы хотела, чтобы вы занялись составлением сводного глоссария к моим книгам. У
вас должно получиться. Да и мне было бы интересно заглянуть в него на досуге. И
не только мне.
— А.., кому еще?
— Сумасшедшим немцам. Вы согласны? Возможно, это не то,
о чем вы мечтали…
— Не то?.. Почему не то? Конечно, я попробую… Это ведь
касается ваших последних переговоров?
Совсем недавно Аглая вернулась с Франкфуртской книжной
ярмарки, где получила предложение от одного крупного немецкого издательства о
публикации собрания сочинений. Поскольку у читающих, видите ли, немцев
неожиданно возник стойкий интерес к Kriminalgeschichte <Криминальным
историям (нем.).> фрау Канунниковой. До этого были еще и англичане с
итальянцами, но итало-английскую эпопею Аглаи я не застала.
— Да, это касается моих последних переговоров. Завтра в
четыре из Мюнхена прилетает переводчик. Некто герр Райнер-Вернер Рабенбауэр, я
уже встречалась с ним в Германии. Не самый приятный человек, мягко говоря. Но
довольно сносно лопочет по-русски.
— Не самый приятный?
— Единственное достоинство этого господина заключается
в том, что ему не нужно объяснять на пальцах русскую ненормативную лексику.
Аглая скорчила гримасу, происхождение которой мне было
понятно: приезжал всего лишь Райнер-Вернер, а не Кристоф-Франсуа, например. Или
Жан-Пьер. Или Жак-Анри. Франция, родина “Украденных поцелуев”, была по-прежнему
равнодушна к творчеству Аглаи.
