– Вскрытие было начато в восемь сорок две, – ответил тот. – Как и у предыдущих жертв, причиной смерти стала асфиксия, сопряженная с повреждением гортани и шейных позвонков. Тот, кто душил, накрыл голову ребенка подушкой и навалился всем телом. Потом труп оказался в воде. В отличие от других, тело не провело в воде значительное время. Удалось установить следующее… – Он поглядел в маленький блокнот: – Ребенок крайне истощен и обезвожен. Скорее всего, с момента похищения, которое произошло четырнадцатого числа текущего месяца, девочка ела всего несколько раз. В желудке ничего не обнаружено.
Профессор в такт словам кивал высохшей головой мумии, улыбаясь. Казалось, ему приятно слушать жуткие подробности деяний маньяка, который занимал его теперь больше всего на свете.
– Под ногтями жертвы обнаружены следы глины и некоторых кристаллических пород. Эта глина резко отличается от той, что присутствует на берегу речки и вообще в нашем городе. Она типична для донных отложений, добывается в горах к северо-востоку от города. Мой вывод таков – девочку держали или в подвале, или в глубоком колодце, эта глина залегает на большой глубине, на поверхности не встречается.
– Так и есть, – произнес неожиданно профессор, закинув ногу на ногу. – Вы прервали меня, – он метнул пламенный взгляд поросячьих глазок на полковника Пороха, – а я хотел как раз сказать, что девочки для него одновременно олицетворение любимого объекта, но только на какое-то время. Потом его отношение к ним резко меняется. Он персонифицирует их, переносит на них черты кого-то, кто был ему очень близок и умер. Поэтому вначале он обращается с ними хорошо, а потом сажает в подобие колодца, о чем говорит коллега. Колодец для него – это преддверие смерти. Видимо, та, чья смерть заставляет его убивать, умерла не сразу, был какой-то период агонии или пограничного состояния. Колодец – символ женского лона. И смерти. С того момента, как девочка оказывается в колодце, спастись она не может. Он заранее знает, что убьет ее. Колодец – это бездонное отчаяние и невозможность изменить ход событий…
– Все и так ясно, – опять прервал его Порох. – Псих, он и есть псих, и нечего мне говорить про то, что он перенес шок от смерти любимой морской свинки или на него в возрасте пяти лет свалился кирпич. Еще что? – он обращался к патологоанатому.
– Что же касается трупа секретарши, умершей от передозировки транквилизаторов… – ответил тот. – Вы просили меня еще раз провести исследования. Вывод – большая вероятность того, что это намеренное убийство. Да, и что касается смерти бездомного в участке. Кровоизлияние в мозг, никаких сомнений. У него все тело изношено до такой степени, что странно, как он мог еще жить. Он должен был умереть еще пару лет назад. Спасти его было нереально.
– Есть вопросы ко мне? – спросил Порох.
Все промолчали. Сумерки за окном перешли в ночную тьму.
– Тогда, господа, вы свободны, – полковник указал всем на дверь.
В этот момент раздался телефонный звонок. Порох поморщился и, покосившись на аппарат, заявил:
– Надеюсь, это не президент!
Затем он снял трубку и произнес собранным тоном:
– Полковник Порох слушает!
По всей видимости, звонивший был не последним человеком: Порох долго слушал, вставляя односложные фразы и междометия.
– Да… Так точно… Без сомнения… Окажем помощь… Да…
Проговорив несколько минут, точнее, выслушав чьи-то указания, он повесил трубку, откинулся на спинку кресла и посмотрел на замешкавшихся сотрудников.
– Это был заместитель министра. Сказал, что к нам должен приехать представитель американской прокуратуры, который занимается борьбой с организованной преступностью. У него есть веские основания утверждать, что у Марка Казимировича находятся улики, которые позволят осудить Китайца, может быть, вы слышали о таком… Один из лидеров криминалитета за океаном. Герцословак, который подмял под себя почти тридцать процентов оборота наркотиков в Америке. Его не так давно арестовали и теперь пытаются осудить. Мне приказано оказывать американцу всемерную помощь. Но давить на Михасевича тоже нельзя. Запрещено устраивать обыски, если Михасевич откажется помочь следствию. Если бы его дочь не похитили…
Он ударил кулаком по столу. Опять зазвонил телефон, на этот раз внутренний, Порох выслушал короткое сообщение.
– Американец только что прибыл, сейчас поднимется к нам. Он с переводчицей…
Порох поднялся, видимо, ему хотелось выглядеть перед представителями западного правосудия более внушительным. Дверь в кабинет растворилась, вошла уверенная в себе дама лет тридцати, одетая в темный костюм, за ней – представительный мужчина в очках стальной оправы. Порох улыбнулся и протянул ему руку.
– Рад приветствовать вас в Варжовцах, – сказал он. – Мне только что звонили и предупредили насчет вашего приезда. Полковник Порох…
Он вопросительно посмотрел на женщину, видимо, ожидая, что та начнет переводить, но вместо этого она подошла к Пороху и энергично пожала ему руку. Мужчина в очках быстро заговорил по-английски, женщина кивнула, ответила, тот произнес на чистом герцословацком:
– Госпожа Дана Хейли, заместитель окружного прокурора Лос-Анджелеса, рада, что вы откликнулись на просьбу о помощи. Я, – представился он, – переводчик Министерства юстиции.
Порох, ожидавший всего, чего угодно, но только не этого, сглотнул, затем указал на кресла и кивнул подчиненным. Те поднялись и направились к выходу.
– Итак, господин Порох, – синхронно переводил плавную речь Даны Хейли представитель министерства, – госпожа заместитель окружного прокурора хочет ввести вас в курс дела…
– Э… кофе? – предложил Порох.
Профессор Черновяц обитал в большом старинном особняке из темно-красного кирпича. Стены дома были увиты вечнозеленым плющом, а остроконечная черная черепичная крыша увенчана флюгером в виде бременских музыкантов: грустный ослик, на спине которого – лохматый пес, на том – хитрый кот и, как венец всей композиции, запрокинувший голову в победном крике наглый петух.
– Проходите, проходите, – радушный хозяин распахнул передо мной тяжелую дубовую дверь, пропуская в просторный холл. – Рад, что вы сподобились навестить меня, Серафима Ильинична. После кончины моей супруги я живу эмеритом
[7]
…
Я отметила, что Черновяц обладает изысканным вкусом: особняк был обставлен старинной и явно дорогой мебелью, стены обшиты деревянными панелями, а люстры – из богемского хрусталя.
– Я попытался восстановить внутреннее убранство этой виллы, – пояснил Эрик. – До революции она принадлежала моему деду, известному профессору психологии, затем, когда к власти пришла коммунисты, дом отобрали и передали в собственность государства, здесь была библиотека, коммунальная служба, музыкальная школа и под конец – дискотека. Я выкупил особняк в ужасном состоянии, пришлось изрядно потратиться, чтобы воссоздать былое великолепие. Кстати, я родился в этом доме…
