– Тебе было хорошо? – шепчет Ямакаси, и его
татуировки подхватывают шепот, множат его, раскидывают над Васькой шатер из
листьев, солнц и геометрических фигур.
– Ты еще спрашиваешь…
– Скажи, ведь с тобой никогда такого не было, правда? Ни
один мужчина не был с тобой так, правда?
– Правда. Ни один. Ты удивительный.
– Я знаю.
Ямакаси улыбается, и блеск его зубов пронзает темноту, как
прожектор одинокого маяка, выхватывая из нее осколки никому не нужных
скульптур, надо бы выбросить к чертям всю эту рухлядь, Ямакаси прав, рассеянно
думает Васька, надо выбросить все и оставить только лошадь Рокоссовского, иначе
на чем будет висеть его рюкзак?
Раньше он висел на стремени, потом переместился на луку
седла, и Васька точно знает, что к бесполезным вещицам в нем прибавился
пистолет с четырнадцатью патронами. Ямакаси даже сказал ей, как называется
смертельная игрушка – ЗИГ-Зауэр, вроде бы именно это название выбито на стволе,
страна производства – Швейцария, но так ли уж важна страна производства пистолета
ЗИГ-Зауэр? страна, где произведен Ямакаси, волнует Ваську больше всего…
А вот и нет, вот и нет.
Ее не волнует страна, где был произведен Ямакаси, и не
волнует страна, которая была указана на бирке ручной клади, и настоящее имя
Ямакаси тоже не так уж важно. Важно, чтобы то, что было между ними сейчас, не
закончилось. Не перешло в разряд тупого механического секса, которым они до сих
пор занимались. И что делать с порномультяшками? И что делать с Шабролем?…
Одна лишь судьба ведьмы просматривается более-менее ясно.
– Так будет всегда, кьярида, – ясновидец Ямакаси
осторожно укладывает Васькину голову на ту сторону своей груди, где нет
сердца. – Так будет всегда.
– Ты обещаешь?
Вместо ответа он снова улыбается, и снова блеск его зубов,
подобно одинокому маяку, выхватывает из темноты скульптуры и самую главную,
самую первую из них – лошадь Рокоссовского.
– Давай спать. Завтра будет длинный день. Длинный и
трудный.
Завтра все должно решиться.
Все.
Васька уже готова смежить веки, но что-то останавливает ее.
Рюкзак.
Гипсовая лука седла была пуста, а еще вчера рюкзак висел на
ней. Так куда же он подевался? Васька периода Шаброля и порномультяшек
обязательно бы подумала: ну вот и все, решил смотаться, сукин сын, потому и
эвакуировал вещи,но, кажется, сейчас все изменилось? А раз так – значит, всему
найдется объяснение.
– Куда ты дел рюкзак, милый?
– Ты успела по нему соскучиться? – голос у Ямакаси
совсем не сонный.
– Нет, правда…
– Я его выбросил. Ни одной ценной веши там не было, ты
же знаешь.
– Откуда мне знать?
Вместо ответа он еще крепче прижимает Ваську к себе: зачем
понапрасну сотрясать воздух, кьярида, когда нам обоим известно, что ты паслась
в рюкзаке неоднократно; и я бы сильно удивился и расстроился, если бы это было
не так.
Плеер без наушников и колокольчик без языка, потертые
китайские шары (за всю жизнь Васька не видела ни одного идиота, который вертел
бы их в руках), зажигалка «Зиппо» (в ней все равно не было кремня), отстойные
зубочистки и ватные палочки для ушей; нож-выкидушка, годящийся только для того,
чтобы срезать им картофельную кожуру, – Ямакаси прав, все это не стоит ни
одного доброго слова, зато Васька подсуетилась и успела выцепить календарь. Она
и сейчас с ним не расстается: календарь лежит в заднем кармане ее
джинсов, – правда, со времен тосканского дебюта на лицевой стороне, Васька
старается в него не заглядывать.
Пистолет.
Вот что было самым ценным в рюкзаке, неужели Ямакаси
позабыл?
– А пистолет?
– С ним все в порядке.
– Ты его перепрятал?
– Скажем, переложил в другое место.
В подтверждение своих слов он приподнимает край подушки –
пистолет находится там, он повернут дулом в Васькину сторону. Не слишком
приятное соседство.
– Отверни его.
– Боишься, что выстрелит?
– Отверни.
Ямакаси послушно исполняет просьбу и снова обнимает Ваську,
прижавшись к ней всеми своими татуировками – теперь тебе не вырваться, кьярида;
странно, но за последние несколько минут что-то неуловимо изменилось. Вернее,
вернулось к истокам: тело Ямакаси, обещавшее Васькиному телу абсолютную
свободу, теперь снова похоже на клетку – и даже больше, чем когда-либо.
Невесомый шатер из листьев, солнц и геометрических фигур самым неожиданным,
предательским образом трансформировался в склеп, и нужно приложить известное
усилие, чтобы выбраться из него. Закрыв глаза, Васька бродит по склепу в
поисках выхода. Ничего похожего найти пока не удается, склеп слишком велик, но
и падать духом тоже не стоит – расстояния всегда меньше, чем кажутся.
Так говорил ей Ямакаси, но он – по другую сторону склепа и
ключи, скорее всего, тоже находятся у него. Васька не станет окликать Ямакаси,
не станет орать, как оглашенная: в склепах не принято кричать, если, конечно,
тебя не похоронили заживо.
Она не считает себя похороненной заживо, она просто
прогуливается, рассматривая рисунки на сырых, плохо отштукатуренных стенах:
листья
солнца
геометрические фигуры
это все, что она в состоянии рассмотреть, но есть и кое-что
еще, что всегда от нее ускользало. Надписи и даты. Отсутствие надписей и дат
делает существование склепа бессмысленным; склепы для того и возводятся, чтобы
надписям и датам было где приткнуть голову, было где переночевать. Наверное,
здесь они тоже есть.
Наверное, это сон, думает Васька во сне.
С тех пор, как троянский мотоцикл, троянский трамвайчик и
троянская птица были с позором изгнаны, Ваське никогда не снились сны. Сначала
они не снились, дабы ими не смогла воспользоваться блаженная дурочка Мика;
потом, когда угроза вторжения прошла, они не снились Ваське безотносительно
паука – просто стали обходить ее стороной.
Даже обидно.
Она всю жизнь мечтала о том, чтобы по ночам, вместо черноты,
перед глазами возникала чудесная картинка. Но картинка склепа – увольте.
Васька не слишком искушена в снах, иначе она знала бы, что
сон волевым усилием можно изменить. Или проснуться, что тоже было бы вполне
благоприятным исходом. Неискушенная Васька не делает ни того, ни другого, она
просто бродит по склепу, то и дело цепляясь взглядом за листья, солнца и
геометрические фигуры.
Пейзаж меняется неожиданно: в самой середине склепа, которая
еще мгновение назад была пустынной, возникает некое странное сооружение – пять
одинаковых прямоугольников. Они расходятся от общего центра, образуя так хорошо
знакомый Ваське пятилистник. С той лишь разницей, что татуированные лепестки на
Васькином плече были скругленными, а эти имеют рубленые формы.
