– Я могу это сделать без нее. Сама.
– Ты? – и снова он не повышает голоса. –
Разве ты потянешь такое грандиозное мероприятие?
– Почему нет? – Васька чувствует подвох, но не
может сообразить, с какой стороны его ждать. – Почему бы мне не потянуть
такое грандиозное мероприятие?
– Разве у тебя нет проблем с бумагами? Вот оно.
– Каких проблем? С какими бумагами?
– Ты ведь больна дислексией, Васька. Разве не так? Вот
оно!
– Я нормальный человек… Ты же видишь… – она
пытается высвободиться, оттолкнуть от себя Ямакаси, но его татуировки вдруг
отделяются от кожи и перехватывают Васькины руки, плечи и запястья, разоряют
гнезда шейных позвонков, узлами завязываются на бедрах – ну, конечно, ей только
кажется это.
Кажется.
– Я нормальный человек, – в отчаянии повторяет
она. – А дислексия – это не болезнь…
– Вот как? Тогда что же это?
– Редкая психологическая особенность. И откуда ты…
Откуда ты узнал о ней?
– Твоя расчудесная сестра. Она мне все рассказала.
– Она? Вы говорили об этом?
– Мы вообще говорили о тебе. Она сказала, что ты
больна. И еще, что ты психопатка. И еще, что ты шлюха.
– Она так и сказала? – Васька не знает, за что
ухватиться в первую очередь: за «психопатку» или за «шлюху».
– Да. А еще она сказала, что у тебя не все в порядке с
головой, – Ямакаси безжалостен.
– Зачем?
– Откуда же я знаю? Наверное, для того, чтобы
понравиться мне.
Трамвайчик, птица, мотоцикл… ах ты, сука!…
– Все еще хочешь оставить все, как есть? –
татуировки Ямакаси ослабили хватку, он и сам ослабил хватку и готов отпустить
Ваську на свободу.
Васька не в состоянии произнести ни слова.
– Я не хотел говорить, кьярида… Не хотел расстраивать
свою девочку. Я думал, ей хватит решимости и уверенности. Но я вижу, что она
колеблется… Ты колеблешься?
Ямакаси больше не держит ее, он даже отодвинулся, но почему
тогда Васька не может избавиться от ощущения, что его холодные пальцы все
крепче и крепче сжимаются на ее шее?
– Ты колеблешься, – печально констатирует
он. – А она – нет.
– О чем ты?
– О том, что если этого не сделаешь ты, то сделает она.
– Что она сделает? Что должна сделать?
– Она хочет убить тебя.
Смысл произнесенного не сразу доходит до Васьки.
Оказывается, мотоцикл был нужен пауку для того, чтобы сбить Ваську на пустынном
шоссе; трамвай – для того, чтобы перерезать ее пополам, а птица – для того,
чтобы выклевать Ваське глаза. Васька терпеть не могла свою старшую сестру (да,
да, да!), – но она и подумать не могла, что Мика платит ей той же монетой.
– Неправда. Ты врешь… Поганый узкоглазый азиат!
– Я не вру, – Ямакаси смотрит на Ваську с
сочувствием, как на тяжелобольную, коей Васька, безусловно, является. –
Она сама мне это предложила.
– Ты врешь…
– А разве ты… Ты сама не предложила мне то же самое?
– У меня… были основания, – жалко лепечет Васька.
– У нее их было не меньше, поверь… Во всяком случае, по
тому, что она мне рассказала, тебя нужно было пристрелить еще в нежном
возрасте.
Васька вот-вот расплачется. Ей жалко себя и хочется
спрятаться в упоительно-черной кладовке, о которой она не вспоминала последние
лет семь. Никому, никому нельзя верить, она правильно делала, что не верила
пауку все эти годы, но чуть не попалась на удочку Ямакаси: вот и сейчас он
смотрит мимо нее своими пустыми узкими глазами, определить направление взгляда
невозможно. Что, если сейчас распахнется дверь и на пороге возникнет ведьма? И
оба они будут долго смеяться над Васькой, прежде чем уничтожить ее.
– Боишься, что она сейчас придет? – Ямакаси нельзя
отказать в проницательности. – Сколько она не была здесь?
– Не знаю, – подбородок у Васьки предательски
дергается. – Она никогда сюда не заходила… С тех пор, как я тут
обосновалась.
– И сейчас не придет. Я ведь на твоей стороне, кьярида.
– На моей?
– Ну, конечно. Я ведь люблю тебя. Ничего не изменилось,
поверь.
– Но ты же сам сказал – она хочет меня убить…
– Я просто слушаю ее. Играю с ней в игру. Тяну с
ответом. Ты еще хочешь вернуть все обратно? Оставить все, как есть?
– Нет. Сделаем то, что задумали.
– Вот и умница, кьярида… А, в общем, с вами не
соскучишься, девочки. Кровь в жилах стынет от такой взаимной сестринской любви.
Васька силится что-то сказать, возразить, объяснить, но
Ямакаси накрывает ее губы сначала ладонью, а потом жадным ртом. Рот почти такой
же, как и крыши, по которым путешествует странный азиат; он сделан из того же
материала – кровельного железа, с самыми разными добавками: ржавчина, пакля,
битум, птичий помет. Васька то скользит вниз по водосточным трубам тела
Ямакаси, то взлетает вверх – по пожарным лестницам тела Ямакаси; на
юго-западной оконечности тела Ямакаси – Смольный, на юго-восточной – Исаакий,
из сердца (расположенного справа) торчит шпиль Петропавловки, в головах у
Ямакаси – январское солнце, в ногах – июльская радуга,
и весь он – вода
и весь он – железо
и весь он – гранит
тебе хорошо? – шепчет Ямакаси, и в Васькиной голове гремит
гром, а в глазах сверкают молнии, а грудь и живот облепляют голуби,
выпорхнувшие из слуховых окон: они пронзают острыми маленькими клювами и грудь,
и живот, то, что происходит сейчас с Васькой так ново, что она не в состоянии
даже крикнуть. А этого ей хочется больше всего кричать, кричать, кричать.
Вопить от радости, от сумасшедшего чувства свободы и от
страха, что такое больше не повторится.
Никогда.
Тебе хорошо?
Надо бы что-то сказать ему, но Васькино иссохшее горло не в
состоянии протолкнуть ни одного слова, а иссохшая тьма ее тела ждет, когда же
он прольется в нее, оросит, омоет, – и он проливается, и орошает, и
омывает, еще раз и еще.
А потом все повторяется по повой, и она снова слышит в
отдалении раскинувшееся радугой тебе хорошо? – и снова ничего не отвечает.
Это могло бы длиться бесконечно, но заканчивается внезапно.
Не потому, что он устал – птица Кетцаль в принципе не знает
усталости, ее перья крепятся к телу стальными болтами, – устала сама
Васька. Она и рада бы повторить все сначала, и повторять снова и снова, но не
сейчас, позже.
А сейчас она устала.
