Лондон
Мадрид
Кёльн
Сан-Паулу (где это вообще?)
Рим
Монреаль
Мехико
Токио
Варшава
Париж
Берлин
Сеул
Пхеньян (до этого коммунистического счастья Васька точно не
добраться)
Вена
Прага
Будапешт
Добро бы каждый из городов был упомянут хотя бы дважды, но
нет: все существует в единственном экземпляре. Исключение составляет лишь год
на обратной стороне календаря – здесь ни у кого не возникло разночтений, он –
текущий.
Истины Ваське не добиться, но, может, Ямакаси знает истину?
Едва дождавшись конца смены, Васька чуть ли не бегом
отправляется домой и находит Ямакаси, лежащим на диване. Обычно к лежанию
добавляется еще и беспрерывное щелканье телевизионным пультом. Ни на одном
канале красавчик-азиат не задерживается дольше тридцати секунд, если, конечно,
речь не идет о просмотре порномультфильмов по видео. И о широко
разрекламированном Шаброле, не последнем, между прочим, режиссере. Ямакаси
вылавливает его из общего стремительного потока программ в таких количествах,
что Ваське скоро начнет казаться: весь мировой кинематограф состоит из одного
Шаброля.
С другой стороны, Шаброль (смысл фильмов которого постоянно
ускользает от Васьки) все-таки предпочтительнее, чем порномультяшки.
На Шаброля птица Кетцаль хотя бы не дрочит.
Зато на мультяшках делает это с завидным постоянством. Вне
зависимости от того, находится рядом Васька или пет. Справедливости ради, при
ней Ямакаси старается не циклиться на всех этих «Голубых девушках»,
«Невестах-эльфийках» и «Сливках первой ночи».
Но сейчас, кажется, Васька пришла не вовремя.
Ямакаси косит глазом на очередную пургу про щупальца
(канонически олицетворяющие мужские гениталии) и запутавшихся в них крутобедрых
красоток со стоячей грудью, булавочным ртом и широко распяленными глазами.
Ни трусов, ни плавок он не носит (очевидно, для того, чтобы
легче было добираться до члена, если приспичит) и не приспускает штанов. Его
лицо остается спокойным и безучастным даже тогда, когда он кончает, и в этом
отношении мастурбация ничем не отличается от их с Васькой секса.
– Тебе помочь? – спрашивает Васька, пристально
глядя на торчащий из белых полотняных брюк член Ямакаси и испытывая острую
тоску по им обоим, уж не влюбилась ли она?
Определенно нет.
– Не стоит, кьярида, – в голосе Ямакаси нет ни
тени смущения. – Я уже заканчиваю. Три минуты… Ты подождешь?
Любитель мультяшных sexy-герлз обладает уникальной
способностью ставить в глупое положение даже такую отвязную девчонку, как
Васька. Она же борется сразу с тремя искушениями: развернуться и уйти, съездить
Ямакаси по морде и прилечь рядом с ним. Лучше все-таки уйти, не видеть, как
победительная густая струя взлетит вверх и шлепнется ему прямо на живот, на
некоторое время похоронив под собой татуировки.
Ровно через три минуты спрятавшаяся в глубине мастерской
среди мрачных гипсовых и мраморных фигур Васька слышит голос Ямакаси:
– Все в порядке, детка!…
Ямакаси поступил по-свински, и это неожиданным образом
освобождает Ваську от переживаний по поводу соски-недоумка, роющейся в чужих
вещах. В конце концов, она имеет право на ответное свинство и потому с
легкостью бросает календарик со схемой на липкий живот Ямакаси.
– Что это? – спрашивает он, приподняв календарь
двумя пальцами.
– Нашла сегодня утром на полу. Наверное, вывалился из
твоего рюкзака. Он тебе нужен?
– Нет, – он совсем не удивлен, да и Васька
придумала отличную версию – и чего было бояться?
– Календарик на этот год. В нем можно отмечать памятные
даты…
Пожалуй, Васька погорячилась, выпустив недостижимое метро из
пальцев. Что, если Ямакаси придет в голову смять календарь, подчистить им следы
восхищения порномультом или вообще порвать на части? Это было бы для Васьки
самой настоящей трагедией.
– Памятные даты? Я не настолько сентиментален.
– Тогда я возьму его себе, если не возражаешь, –
быстро, слишком быстро говорит Васька.
– Конечно, возьми. У меня где-то был еще один… Был еще
один? Интересно, где он сейчас, этот «еще один»? По крайней мере, в рюкзаке у
этого календарика не было братцев.
– Кстати, что за метро там изображено?
– А там изображено метро?
– Да. Схема линий метрополитена.
– Никогда не всматривался.
– Зачем же ты его купил?
– Я его не покупал. Это подарок.
Главное, чтобы Ямакаси помнил об этом, когда Васька
поинтересуется происхождением календаря в следующий раз.
– Вещь слишком незначительная, чтобы быть подарком, ты
не находишь?
– К чему ты клонишь? – Ямакаси наконец-то
соизволил приподняться и застегнуть брюки.
– Пустячок. Безделица, – Васька никак не может
успокоиться. – Не представляю человека, который отделался бы таким
подарком.
– Да что ты пристала ко мне с этим календарем? Ей-богу,
я не помню, как он мне достался.
– Я и не настаиваю, чтобы ты вспомнил.
– Слушай… Мне даже самому вдруг стало интересно… ну да,
это не был подарок. Календарь лежал в пачке сигарет, точно.
– Какой пачке?
– Той, которую я подмел в кафе.
– Которую оставил какой-то тип и ты решил – не
пропадать же добру?
Удивительно, но Васька помнит все, что когда-либо говорил
Ямакаси, – до последней фразы, до последней буквы в предложении. Она могла
бы стать биографом междометий и многоточий Ямакаси, она могла бы стать
реставратором его обветшавших со временем историй, она могла бы организовывать
этнографические экспедиции в дебри его высказываний.
– Да. Только это был не просто случайный тип. Мы с ним
познакомились часа за три до того, как он ушел… Выпили пивка.
Дело обстоит именно так, как и предполагала Васька. Если
сейчас Ямакаси предъявит ей Тобиаса Брюггеманна, скульптора, она нисколько не
удивится.
– И кто же это был?
– Тобиас Брюггеманн. Вот оно!
– Тобиас Брюггеманн, – с нажимом повторяет Ямакаси. –
Помнишь, я говорил тебе о нем?
– Скульптор?
– Да. Он представился скульптором. Достаточно
известным.
– И ты ему поверил?
– Он показал мне свои работы.
