Мика представляла «эту суку В.» парящей над эпохами в виде
того самого холста. Холст был унизан кольцами. Холст был украшен сережками,
цепочками и медальонами, (всё – сплошь подарки ставших безумцами мужчин) – и
потому легко трансформировался в воздушного змея, надменного, беспечного,
свободного от войн и потрясений.
То, что в бабкином дневнике не нашлось ни слова о войнах и
потрясениях, а царила только восходящая к началу времен, по-женски абсолютная
ненависть к «этой суке В.», нисколько не удивляло Мику. Еще в переходном
возрасте (никак на ней не отразившемся) она прочла достаточное количество книг,
и в них только и было разговоров, что о любви, ненависти и абсолюте. Три этих
понятия, слитые воедино, создавали сквозняк, постояв на котором, легко было
заполучить простуду или того похуже. Или вовсе умереть.
Сквозняки подобного рода счастливо миновали Мику, даже когда
она повзрослела и с ней вполне могли случиться и любовь, и ненависть, и
абсолют. Могли – но не случились. Добросовестно проштудированные в отрочестве
алгебра и начала анализа подсказывали: ты не такая, как бабка, мама или Васька
и уж совсем не такая, как «эта сука В.», и все прочие суки, и все прочие
праведницы, включая торговок бумажными цветами, женские манекены в витринах,
шпалоукладщиц и стюардесс. Ты – иная. Похожая внутри на Микки – очеловеченного,
прямоходящего.
Не больше.
Ни один мальчик, ни один юноша, ни один мужчина ни разу не
взволновал Мику, не заставил ее сердце биться чаще. Она с трудом выносила и
женщин, о собаках, кошках и волнистых попугайчиках и говорить нечего.
Единственным существом, к которому она питала чувство болезненной
привязанности, была Васька. Сложись все по-другому, и она в одно прекрасное
утро сумела бы стать для маленькой Васьки богиней. Богиней мороженого,
например. Или богиней колеса обозрения. Или, на худой конец, просто и обыденно
заменить ей мать и остаться в Васькиной повзрослевшей и благодарной памяти
богиней самопожертвования. Но Мика упустила свой шанс. Даже о смерти родителей
Ваське рассказала не она, а дядя Пека.
В первую годовщину после случившегося.
Командировка в Египет, растянувшаяся на триста шестьдесят
пять дней, – что может быть глупее, что может быть нелепее? Тут даже
эгоистичная и самодостаточная Васька начала страшно тосковать. Весь этот год
Мика была занята сочинительством басен о маме в Каире и папе в Луксоре,
стряпанием подложных телеграмм, сбором фальшивых посылок: для этой цели
подходили копеечные безделушки из ближайшего к дому магазина «Бижутерия»,
жевательная резинка из соседнего гастронома и открытки с видами: их коллекцию
удалось собрать после прочесывания букинистических. Прокол случился лишь
однажды, когда Мика сунула в картонную коробку пять пиал, купленных на блошином
рынке в трех кварталах от дома.
Что это? – спросила Васька. – Маленькие тарелки? Зачем
нам тарелки? У нас полно тарелок.
Это не тарелки, – терпеливо пояснила Мика. – Это
пиалы. На востоке все пьют чай из пиал.
А что такое восток? – спросила Васька.
То же, что и Египет. То же, что и другая страна.
И мама пьет чай из этих пиал?
И мама, и папа, и все.
И рыбы? – цепкую Ваську все еще волновали рыбы, брошенные на
произвол судьбы в Красном море.
И рыбы, да, – соглашаться с Васькой нужно было по
определению, и Мика соглашалась. – И не только чай.
А что еще?
Из них можно есть мороженое… Много чего можно…
Васька принялась сосредоточенно изучать египетские пиалы «от
мамы», и только теперь (ну не идиотизм ли?) Мика заметила золотую,
восхитительно русскую надпись на дне: «60 лет Каракалпакской АССР». Заметила ее
и Васька.
Что там внутри? – поинтересовалась она.
Никакого подвоха в голосе сестры Мика не услышала. Ваське
было просто любопытно, и все. Каракалпакская АССР — другая страна?
Каракалпакская АССР – часть Египта? В другой стране говорят на русском? Мама –
там, и, значит, все просто обязаны говорить на русском? И вообще, что такое
Каракалпакская и тем более – АССР? Запредельные, не поддающиеся никакому
разумному объяснению вещи… И Мика сделала то, что делала обычно, что делала
всегда: переложила всю ответственность на чужие плечи, в данном случае – на
плечи Васьки.
Прочти сама. Ты ведь уже большая девочка и умеешь читать.
Вместо того, чтобы сосредоточиться на надписи, Васька
вспыхнула, надулась и поплелась в любезную ее сердцу кладовку. Она просидела
там много дольше, чем сидела обычно, и все это время в памяти Мики всплывали
мелкие несуразности, связанные с чтением.
Васькиным чтением.
Она ни разу не видела Ваську с книжкой, хотя в доме было
полно детских книг. В их прошлой счастливой жизни мама все время читала Ваське
сказки, это Мика помнила хорошо. Папа отделывался четверостишиями из Маршака и
Корнея Чуковского, она сама несколько раз попадала впросак, когда пыталась
процитировать «Снежную королеву»: Васька моментально подмечала любую
неточность, отсутствие любого предлога, любого, хоть раз упомянутого определения.
Целые страницы текста отскакивали у нее от зубов. Но – только прочитанные вслух
и не самой Васькой. Васька никогда не просила у Мики фальшивых маминых писем,
не интересовалась конвертами с адресами, не изучала надписей на псевдопосылках,
и почему она так вспылила, когда Мика уличила ее в равнодушии к чтению?..
А-а, все ясно.
Мика – преступная сестра, она совсем забросила Васькину
подготовку к школе, а ведь Ваське почти семь. И если бы не Микино, грозившее
перерасти в манию, желание скрыть от Васьки правду о гибели родителей, она
смогла бы уделить гораздо большее время реальности. Той реальности, в которой
Ваське вот-вот должно было исполниться семь. В которой ходил троллейбус № 12, в
которой существовали счета за квартиру, свет и телефон, в которой день сменялся
ночью, а осень – зимой. В которой существовали товарно-денежные отношения и
просто отношения – между людьми. Нельзя сказать, чтобы реальность уж совсем не
вторгалась в жизнь обеих сестер – вторгалась и еще как. В самом начале она
явилась в виде двух расплывшихся теток из собеса и наробраза: их интересовала
дальнейшая судьба Васьки, их обуревало неуемное желание запихнуть Ваську в
первый попавшийся детский дом. Они едва ли не со сладострастием сообщили Мике о
том, что чертов детский дом – самая вероятная перспектива, поскольку родителей
больше нет в живых, и очереди из желающих стать опекунами тоже не наблюдается,
и вообще, э-э… барышня…
– Меня зовут Полина, – сухо поправила Мика. –
И я в состоянии позаботиться о своей сестре.
– Вряд ли у тебя получится, дорогая, – тетки стали
еще сладострастнее. – Ты и сама еще ребенок. Хотя… Если бы ты дала
согласие на продажу квартиры и мастерской, то смогла бы обеспечить будущее себе
и сестре. Конечно, дело это непростое и далеко не быстрое, но мы возьмем на себя
все хлопоты…
