Прелюбодей.
Можно ли назвать прелюбодеянием то, что происходит сейчас в
мастерской?
Определенно.
Потому что их не двое, а трое? Алгебра и начала анализа – ни
к чему, тут и арифметики достаточно: один плюс один еще может сойти за любовь,
а два плюс один – сплошное прелюбодеяние. Заниматься такими немудреными
подсчетами лучше на кухне, накрывшись полой медного эстонского дождевика:
«Человек есть мыльный пузырь».
То, что слышит сейчас Мика, – соитие трех мыльных
пузырей.
Они вот-вот лопнут, сверкнув напоследок радужной пленкой, и
все закончится. Все закончится. Все.
…Васька появилась на кухне неожиданно. Во всяком случае, для
Мики, уж слишком сосредоточившейся на молитве о скорой кончине мыльных пузырей.
Не заговори Мика с Васькой – возможно, все бы и прошло гладко, как проходило
всегда: голая Васька хлопнула бы дверцей холодильника, достала бы пакет с соком
и убралась восвояси. Нет, почему-то именно сейчас Мике понадобилось открыть
рот.
– Отвратительно, – сказала она, тут же испугавшись
громкости своего голоса.
Васька тоже могла промолчать (какая разница, что там лепечет
жалкое создание?), но и она не сдержалась:
– Что именно?
– То, чем вы там занимались.
– Разве?
– Отвратительно. Омерзительно. Гнусно.
– Скажу тебе по секрету, дорогая сестренка: мы
собираемся продолжить эту гнусность. Не хочешь присоединиться?
Наглая сучка. Наглая молодая сучка с персиковым телом, с
айвовым телом; с самодовольной грудью, с раскосыми бедрами, с бритым лобком; с
татуировками, каждый штрих которых презирает Мику. А она еще мечтала быть
необходимой своей сестре, подставить плечо, если понадобится. Научить тому, что
знает сама.
Ничегошеньки-то Мика не знает, а гнусности и мерзости Васька
выучилась и без нее.
– Так ты не хочешь составить мне компанию? Будет
весело, – продолжает изводить ее Васька. – Полное самовыражение,
никаких запретов, а в финале мы можем обменяться партнерами.
– Уволь меня от этой грязи.
– Ах, да. У тебя ведь есть дружок.
Уж не Ральфа ли имеет в виду Васька? Нет.
Эстонский рыбак из меди, вот на ком остановился насмешливый,
уничижительный Васькин взгляд. Немудрено: она и застала Мику рядом со
скульптурой – руки под дождевиком, как раз в том самом месте, где выбита
сакральная надпись – «Человек есть мыльный пузырь».
Едва не задев Мику, Васька подходит к рыбаку и стучит по его
лбу согнутым пальцем: звук получается жалобным, протяжным и каким-то далеким.
– Вы столько лет вместе, а я даже не знаю, как его
зовут. Может, представишь нас друг другу, в конце концов?
– Не говори чуши.
– Это не чушь. Это совсем не чушь. Медный болван – вот
и все, на что ты способна.
Не одна Мика умеет пользоваться арбалетом с витража, Васька
тоже владеет им. И весьма искусно. Это раньше он был неподъемным для ее детских
рук. А стрелы летели вкривь и вкось, и если и задевали Мику, то ранения не были
смертельными: Васька маленькая, у Васьки переходный возраст, Васька не ведает,
что творит; Васька кусает руку, из которой ест, но со временем все образуется, может
быть. Ничего не изменилось, стало только хуже: теперь Мика истекает кровью, она
готова кричать от боли, она вот-вот упадет замертво. А наглая молодая сучка
кладет и кладет стрелы.
Одну за одной.
– Кто же еще на тебя польстится, кроме медного болвана,
моя целомудренная сестра?
– Не смей так со мной разговаривать!
– Почему? Разве я сказала что-то, чего ты сама не
знаешь про себя?
– Ничтожество! Неблагодарная тварь!..
У Мики была масса поводов бросить это Ваське в лицо, но до
сих пор она сдерживалась. Даже когда Васька позвонила из
Петропавловска-Камчатского после четырехмесячного отсутствия и попросила денег
на билет до Питера – даже тогда Мика нашла в себе силы не впадать в истерику. А
Васькино бесстыдство, а Васькино похабство, а Васькины бесконечные мальчики,
такие же никчемные, как она сама?.. При всем этом Мика вела себя, как ангел, и
ей не в чем себя упрекнуть. То, что она чувствует сейчас, – ненависть,
ненависть, ненависть.
Плотина прорвана – и слава богу.
Ненависть брызжет из Микиных глаз, ненависть брызжет изо
рта, ненависть сочится сквозь поры, застаивается в волосяных луковицах. При
желании Мика могла бы соорудить из нее салат, приправленный базиликом,
кедровыми орешками и чудесной травкой рукула. И еще как минимум сто тысяч блюд,
Микиной жизни не хватило бы, чтобы переделать их все; ни одно не похоже на другое,
а послевкусие от них держится до Рождества. До Пасхи. До родительской субботы.
Кто мог подумать, что ненависть бывает такой бодрящей, такой освежающей? Мике
скоро тридцать, и почти половину своей жизни она потратила на то, чтобы
завоевать любовь ничтожества.
Неблагодарной твари.
Больше так не будет.
– Ничтожество! – еще раз повторяет Мика.
– Ну, наконец-то, – Васька кажется вполне
довольной Микиной реакцией. – Наконец-то ты это произнесла. Хоть раз
сказала, что думаешь. А то все это твое сюсюканье, все твои причитания, вся
твоя сопливая любовь – в них и грамма правды не было.
– Так ты хочешь правды?
– Жажду.
В подтверждение своих слов Васька опрокидывает пакет с соком
и жадно пьет: желтая мутноватая жидкость стекает по подбородку, капает на
ключицы, капает на живот и на бритый лобок тоже, – никогда еще Васька не
была такой отталкивающей.
– Изволь. Ты – неблагодарная тварь.
– Это я уже слышала.
– Где бы ты была сейчас, если бы не я? Что бы тебе
светило? Детский дом, а потом специализированный интернат… Ты парилась бы в нем
до конца жизни, с такими же даунами. И это в лучшем случае.
– А в худшем? – Васька все еще выглядит спокойной.
– В худшем тебе просто оторвали бы башку и выбросили на
помойку. Никто не стал бы терпеть твое…
– Паскудство, – подсказывает Васька.
– Да. Твое…
– Похабство, – подсказывает Васька.
– Да. Твое…
– Бесстыдство, – подсказывает Васька.
– Да. И твою тупость тоже. Ты бы и дня без меня не
прожила, тупая неблагодарная тварь.
Дислексия – вот на что намекает Мика.
Васькина дислексия никуда не делась с годами; крайняя, редко
встречающаяся форма так и осталась крайней и редко встречающейся. Обучение в
школе можно считать условным, Ваську не выкинули из нее только потому, что
сердобольная Мика из года в год вливала деньги в школьную директрису.
