Легко усваиваемая бразильская «She's A Carioca» означала, что
старина Ральф находится в чилл-ауте не один. В противном случае из-за дверей
звучала бы совсем другая музыка – что-то вроде невыносимо концептуального
acid-джаза.
Они появились минут через тридцать, когда Мика заканчивала
протирать стекла (еще один пунктик немецкого руководства «Dompfaff'a»: стекла в
конторе всегда должны быть чистыми, это – основа имиджа любой преуспевающей
компании). Мика ненавидела стекольную часть своих обязанностей и давно бы
взбунтовалась, если бы за нее не приплачивали сто пятьдесят долларов
ежемесячно.
Она не так уж часто сталкивалась по утрам с Ральфом и его
пассиями, но мизансцена, как правило, была одной и той же: дамочка и Ральф с
одной стороны и Мика и тряпка – с другой. При этом Мика (в темно-синем
(собственность «Dompfaff'a») комбинезоне) оставалась лишь деталью пейзажа, не
больше. С ней не стоило и здороваться, ну кому придет в голову кланяться
принтеру, или сканнеру, или экрану монитора? Во всяком случае Ральф, в
присутствии своих фройляйн, не кланялся никогда. Это потом, проводив дамочку и
вернувшись, он проявлял чудеса демократичности, мог пошутить в духе немецкого
атлетического порно, мог расспросить Мику о бойфрендах, не особенно вслушиваясь
в ответы; а иногда Мика удостаивалась и кюссена
[14]
. Не
романтического – дружеского, в щеку. Кюссены не оскорбляли Мику, в них не было
ничего скабрезного, но каждый раз она думала: «Лучше бы ты прибавил мне lohnes
[15]
, немчура поганая».
Этих мыслей Мика не озвучивала никогда – вопросами
заработной платы Ральф не занимался.
…Дамочка, или точнее – девка, вышедшая с Ральфом, была так
себе, ни рожи, ни кожи, топ «100 самых амбициозных блондинок мира» обходился
явно без ее участия. Хотя неизвестно, кем она казалась жертве
грибов-галлюциногенов: может быть – Грейс Келли, а может – Мерилин Монро или
тантрической богиней Вост. Но Мика – Мика видела суть вещей, особенно стоя на
подоконнике. Особенно после волшебной ночи, проведенной на кухне. Она наивно
полагала, что влияние ночи кончилось – ничего подобного! Если бы кончилось –
Мика не почувствовала бы в руках тяжесть от невидимого арбалета. А она
почувствовала.
– Фигня, – сказала Мика, пуская короткую,
украшенную стальным оперением стрелу.
– Was ist los? – переспросил Ральф,
останавливаясь. – Что такое?
– Фигня эта ваша фройляйн, – вторая стрела
отправилась в цель, легла рядом с первой; прямо в центр бейджа, который Ральф
уже успел нацепить.
– Was fur ein… Что за…
– Худшая из всех. Правда-правда… Остальные были хотя бы
симпатичными.
Лицо дамочки побледнело и слилось с обесцвеченными волосами.
– Кто это? – просипела она.
Ральф стал пунцовым. Он несколько раз дернул кадыком и
открыл было рот для ответа, но тут же благоразумно захлопнул его. Да и что было
отвечать – «Это наша уборщица»? С каких пор уборщицы позволяют себе такие
вольности в отношении начальства? – резонно спросила бы дамочка. И что это
за контора, где всякая шваль плюет на субординацию? – резонно спросила бы
дамочка. Так, значит, ты перетаскал сюда не одну девку? – резонно спросила
бы дамочка. Так, значит, я недостаточно хороша для такого сморчка, как
ты? – резонно спросила бы дамочка. И это был бы самый худший вывод,
учитывая последствия. Для Ральфа и для самой Мики.
В надежде хоть немного исправить положение Ральф приобнял
свою подружку, но тут же получил сумочкой по рукам.
– Оставь меня, скот! – взвизгнула оскорбленная
фройляйн.
Очень по-русски.
– Но детка…
– Я тебе не детка!
– Das ist… Это недоразумение детка…
– Ты сам – недоразумение!
Мика проводила скандалящую парочку легким, едва слышным
свистом и снова сосредоточилась на окне. Она уже домывала верхний, самый
неудобный угол, когда появился Ральф.
– Зачем? – спросил он. – Зачем вы это
сделали?
– Вы собирались на ней жениться? – Мика спрыгнула
с подоконника и бросила тряпку в ведро.
– Нет конечно.
– Бурный роман без последствий?
– О нет, – Ральф как будто удивился сам
себе. – Это даже хорошо что так получилось. Я бы не отделался так просто.
Я очень порядочный человек.
– Ну кто бы сомневался, – улыбнулась Мика. – Если
вам нужно будет от кого-нибудь отделаться и в дальнейшем… м-м… без ущерба для
своей порядочности – обращайтесь.
– Вы милая.
Конечно, милая. Даже в темно-синем рабочем комбинезоне
(собственность «Dompfaff'a»), даже с ведром в руках. Конечно, милая, хотя все
тот же заезженный топ «100 самых амбициозных блондинок мира» совершенно не
страдает от ее отсутствия. Мика – не амбициозная и не блондинка, но она –
милая. Милая Мика – вот и Ральф это заметил. И только Васька не хочет ничего
замечать. Воспоминание об этом должно вызывать грусть – так было всегда. Но
сейчас Мика не чувствовала грусти: легкую пьянящую ярость – да; но не грусть. Нельзя
зависеть от одиннадцатилетней соплячки, нашептывал Мике оставленный дома
фенхель. Даже если бы ей было двенадцать, двадцать четыре, тридцать шесть –
такая зависимость противоестественна, нашептывал Мике оставленный дома шафран. Живи
своей жизнью, нашептывали Мике имбирь, анис, куркума.
Не так уж они неправы.
– …Хотите есть, Ральф?
Ральф уже давно не смотрел на свою спасительницу.
Полиэтиленовый пакет с рыбой в углу – вот на чем сосредоточилось все его
внимание.
– Что это?
– Рыба. Сегодня ночью я готовила рыбу. Такое у меня
было настроение. Хотите попробовать?
– Пахнет многообещающе.
– Правда, я не захватила столовых приборов…
Мика едва успела закончить предложение, как Ральф оказался в
опасной близости от пакета. Совсем не тот Ральф, которого ока знала, – не
жертва грибов-галлюциногенов, не коллекционер женских трусиков и не юный ефрейтор
– мальчишка Ральф.
Мальчишка жаждал одного – запустить руку в полиэтилен,
покопаться в содержимом и выкрасть самый большой, самый сочный кусок. Кража,
недостойная JVA; подзатыльник – вот тот максимум, который можно за нее
схлопотать.
Отвешивать подзатыльники Мика не собиралась.
Она молча наблюдала за Ральфом, устроившимся на полу, рядом
с пакетом. Ральф поглощал кусок за куском – все, как один, большие и
сочные, – не забывая слизывать с пальцев загустевший соус. Глаза
сентиментального мальчишки увлажнились, а на щеках проступил румянец.
– Мама оставила нас с отцом, когда мне едва исполнилось
семь, – неожиданно сказал он. – Я очень переживал.
