Постепенно помещение заполнилось, напряжение возрастало. Священник, не отводя глаз, смотрел на циферблат больших настенных часов. Наконец секундная стрелка достигла двенадцати, вслед за ней потянулась и минутная, а затем с легким щелчком перескочила и часовая, остановившись на цифре «шесть».
Было шесть часов вечера. Последним в зал вошел директор тюрьмы. Он опустился на стул и кивнул одному из охранников. Тот нажал на кнопку, и занавески, как в кинотеатре, отъехали в сторону, открывая взгляду зрителей нутро газовой камеры.
Она была небольшая, восьмиугольная. В центре, в особом кресле, находился профессор Жан Морис ЛеРой. Его шея, обе руки и ноги были охвачены стальными скобами, прочно приковавшими осужденного к креслу, привинченному к полу. Приговоренный к смертной казни не выглядел ни расстроенным, ни взволнованным. На его губах играла тонкая циничная улыбка.
Директор тюрьмы скороговоркой произнес все то, что ему нужно было произнести, ставя общественность в известность, что сейчас будет приведен в исполнение смертный приговор в отношении Жана Мориса ЛеРоя.
– Я считаю, что любой из смертников, вне зависимости от тяжести совершенных им преступлений, имеет право на последнее слово! – сказал напоследок директор и снова кивнул охраннику. Тот повернул рычажок, и директор продолжил: – Профессор, у вас есть шестьдесят секунд, чтобы довести до нашего сведения свои последние слова, если, конечно же, у вас есть что сказать. Учтите, это последняя минута вашей жизни! Если нет, то, с вашего позволения, мы приступим…
Послышался несколько глуховатый голос профессора:
– Отчего же, директор, я воспользуюсь предоставленной возможностью! Не буду вещать о том, что я сожалею о содеянном. Даже если я это и скажу, родственники жертв все равно мне не поверят. Да я и не сожалею!
По залу прокатился ропот. Директор жестом призвал всех к молчанию.
– Все задаются вопросом, отчего я настоял на том, чтобы меня казнили в газовой камере. Ведь, по общему мнению, такая смерть намного более мучительная, чем экзекуция посредством смертельной инъекции, но я не боюсь боли. Я люблю боль. В особенности если речь идет о том, чтобы причинить боль другим! Что же до моего выбора… Известно ли вам, леди и джентльмены, что смерть посредством удушения газом практиковалась не только нацистами в концлагерях, но и намного раньше, в средневековой Европе и античной Азии? Тогда использовали не цианид, как произойдет через несколько мгновений, а серу. А сера – любимое амбре моего Хозяина. Этим и объясняется мой выбор. Хозяин, я иду к тебе! Я знаю, что ты меня ждешь!
Директор нервно махнул рукой, и охранник отключил громкоговоритель.
– Осужденный сказал то, что считал нужным сказать. А теперь прошу приступить!
Пару секунд спустя в открытую емкость, находившуюся за креслом, в котором восседал профессор, из металлической трубы выпали спрессованные кубики цианистого калия. В емкости плескалась серная кислота. Немедленно возникла химическая реакция, и свидетели могли видеть, как камера стала заполняться белесым дымом, цианистым водородом. Священник, не отрываясь, следил за происходящим.
Профессор ЛеРой не торопился вдыхать смертельный газ, понимая, что всего один вдох приведет к тому, что он потеряет сознание, а затем скончается. Этим-то и объяснялось то, что казнь в газовой камере уже давно не практиковалась: осужденные во многих случаях старались задержать дыхание, в результате чего исполнение приговора затягивалось на долгие минуты, а сами смертники, старавшиеся не дышать или дышать поверхностно, испытывали перед кончиной страшные мучения.
Клубы белесого дыма тем временем полностью заполнили газовую камеру. Однако профессор все еще был жив! Внезапно произошло совершенно неожиданное – Жан Морис ЛеРой выгнулся, и зрители в ужасе заметили, как стальные скобы на левой ноге и правой руке отлетели в сторону.
Директор вскочил с места и бросился к охранникам. По залу пронесся ропот, а вслед за тем и крики ужаса – освободившейся рукой профессор отодрал скобы с другой ноги и руки.
– Сделайте же что-нибудь! – вопил смертельно побледневший прокурор. – Почему он не умирает?
Священник, в восхищении наблюдавший за всеобщей паникой, знал, что профессор не терял времени даром: втайне от охранников он в течение последних восьми лет ежедневно тренировал легкие и достиг поразительных результатов. Он мог задерживать дыхание почти на десять минут!
Профессор ЛеРой сорвал с горла стальную скобу и рывком поднялся из кресла. Это было кошмарное, незабываемое зрелище: двухметровый монстр в оранжевом комбинезоне, с налитым кровью лицом и ужасной улыбкой, стоял в дыму и смотрел в зал через стекло. Священник заметил, что глаза профессора опять заволокло черным. Неужели сила Хозяина, дремавшая в нем, снова пробудилась?
Подойдя к перегородке из бронированного стекла, профессор с неимоверной силой ударил по ней кулаком. Свидетели, несколько женщин и мужчин, в ужасе закричали. Зрители, устроив давку в дверях, начали покидать зал.
Жан Морис ЛеРой продолжал молотить по бронированному стеклу, причем с таким остервенением, что поверхность оказалась забрызгана кровью – его собственной.
– Повода для беспокойства нет! – уверял всех растерянный директор, который, похоже, не знал, что делать. – Стекло не пробить даже очередью из автомата!
Но, похоже, профессор желал совершить невозможное и всерьез намеревался расколотить стекло голыми руками.
– Утихомирьте осужденного! – визжал прокурор. – Пристрелите его!
– Как прикажете это сделать? – вопил в ответ директор тюрьмы. – Через бронированное стекло? Камера наглухо закупорена, ему не выбраться! Но и своих людей я туда не могу отправить, там же все заполнено цианистым водородом!
Единственным, кто не поддался общей панике, был священник. Улыбаясь, он наблюдал за чудом, которое демонстрировал Хозяин, понимая, что тот устроил такое вот прощальное шоу только для того, чтобы показать свою мощь.
Удары по стеклу постепенно затихали. Общими усилиями работников тюрьмы удалось положить конец панике. Газовая камера была заполнена густым белым дымом. Наконец кулак профессора последний раз ударил по бронированному стеклу, а затем его тело исчезло в клубах дыма.
– Все! – объявил дрожащим голосом директор. – Леди и джентльмены, он потерял сознание. Или, вполне вероятно, уже умер. Никто не в состоянии продержаться так долго! Даже Жан Морис ЛеРой!
Зрители стали возвращаться на свои места. Некоторые из них судорожно рыдали. Прокурор с трясущимся лицом замер в углу. Стекло со стороны газовой камеры было залито кровью. Священник взглянул на часы. Они показывали тринадцать минут седьмого…
Внезапно из клубов дыма снова вынырнула рука профессора. И женщины, и мужчины завизжали, а один из охранников упал в обморок. Кисть легко ударилась о забрызганное кровью стекло, и указательный палец принялся выводить какие-то буквы и цифры.
– Этот монстр никогда не умрет! – завопило несколько голосов. – Он – дьявол, сам дьявол, принявший человеческое обличье!
