Иван бы наверняка завалился спать, учитывая свободный режим
прохода в отель: все свои, чужие здесь не ходят…
«Будем считать, что мне повезло: если все свидетели будут
такими, проблем у следствия возникнуть не должно».
— Палыч! — Серый, в наброшенной на плечи куртке,
догонял его.
— Что случилось?
— Забыл вам сказать… Как-то из головы вон, —
портье виновато посмотрел на Звягинцева. — Только сейчас вспомнил… Насчет
женщин. Она ведь потом пришла. — Кто?
— Жена Марка. Ну, про которую они говорили…
— Куда пришла?
— В гостиницу.
У Звягинцева даже дух перехватило. Ничего себе информация!
— Пришла подругу проведать?
— Ну откуда же я знаю… Она же мне не докладывала.
Шмыгнула мимо и даже не поздоровалась, я ей «доброй ночи», а она мне — ни
ответа, ни привета. Мы, конечно, не так часто виделись, несколько раз всего,
они в коттедже живут…
— Я знаю — Но обычно она такая вежливая. А здесь — как
будто не замечала меня. Как будто меня вовсе нет… Я, конечно, не утверждаю, что
я здесь главный человек…
— Может быть, она просто тебя не заметила?
— Интересно, как это можно было меня не заметить?
— Ну, была погружена в какие-то свои мысли…
— Не знаю. Летела как на пожар, ничего вокруг не
видела.
— А это точно была она?
— Обижаете, начальник! Таких роскошных волос ни у кого
здесь нет, это правда… Я еще в первую встречу обратил внимание. Черные волосы,
просто сказка.
— Ну и…
— Прошмыгнула мимо.
— И долго она оставалась там? Или так и не вышла?
— Почему не вышла. Вышла. Может быть, через полчаса…
Может быть — меньше, может быть — больше… Вернее, не вышла, а просто выбежала.
Они, наверное, опять поссорились — ну то, что я вам говорил.
Была прямо как не в себе, все руки к груди прижимала.
— А ничего странного ты не заметил?
— Да вроде нет… Нет. Ничего странного. Просто она очень
быстро бежала. Вот и все.
— Она потом направилась в бар?
— Нет. Я только видел, как она неслась по дорожке.
— Ну, спасибо еще раз, — Звягинцев с чувством
пожал руку портье. — Обязательно тебя отмечу в рапорте.
— Это лишнее, шеф.
Рассказанное портье, здесь, на дорожке, среди снега и
метели, несколько разрушило всю стройную колоннаду звягинцевских построений.
Разрушило — и тотчас же принялось возводить новую. Пал Палыч даже несколько
обессилел от обилия и важности информации, так неожиданно приплывшей к нему в
руки. Он больше не замечал ни снега, ни метели, ни легкого холода,
покалывающего пальцы.
Итак.
После Марка и перед убийцей Шмаринова видел только один
человек — его собственная дочь. Судя по словам Серого, невольно ставшего
свидетелем разговора между двумя мужчинами, в баре произошла какая-то ссора,
закончившаяся рукоприкладством.
Отец ударил дочь. Взрослую дочь, что само по себе из ряда
вон, учитывая социальное положение и уровень этих людей.
В семье записных алкашей такие события случаются часто, и
разборки там бывают покруче, можно и утюгом зашибить родную кровинку, и
молотком насмерть.
Но Шмариновы…
Если верить Серому, то Шмаринов сказал, что не простит
оскорблений жене. Оскорбила жену, судя по всему, сама Ольга. Что-то там было
такое насчет дочерней ревности. Возможно, она отправилась выяснять отношения с
отцом и…
И что?
Звягинцеву стало жарко.
Он вдруг вспомнил все события, предшествующие приезду Игоря
Анатольевича: невнятный рассказ Ольги о пещере с замороженными людьми — пещера
и люди в ней повторяли ее кошмарный сон, и только. Бессмысленный разгром
ледяного городка. Бессмысленная полудрака с Запесоцкой. Ольга ударила ее по
лицу, разбила очки. Ольга, потом отец… Похоже, мордобой — это визитная карточка
их респектабельной семьи. Но Ольга утверждала, что она не била Запесоцкую.
Вернее, что не помнила, как ударила. Марк явно темнит, он и тогда прикрыл жену.
Только от нее Звягинцев узнал, что какие-то моменты просто выпали у нее из
памяти — моменты, связанные с яростью и агрессией. Он прикрыл ее, хотя до этого
сказал Звягинцеву, что у нее проблемы с психикой. Что мать ее была
душевнобольной.
Да и отец — отец из подслушанного Серым разговора, — он
сказал: «Ольга все больше становится похожей на мать, и это меня пугает».
Час от часу не легче.
Полубезумная Ольга, страдающая выпадением памяти; аналитик
Марк, способный убедить в своих логических построениях кого угодно; Инесса,
лежащая с травмами ног, и, наконец, сам Шмаринов, убитый сегодня ночью.
Слишком много для одной семьи.
Слишком много.
* * *
В баре было полно народу.
Это и понятно. Буран, все трассы закрыты, где же
околачиваться, как не возле стойки со спиртным? При условии, что у тебя нет
подружки, жены или любовницы, с которой можно так славно заняться сексом под
вой ветра.
Как только Звягинцев вошел в зал, большинство голов
повернулось к нему. Все уже знали о трупе в двенадцатом номере отеля, а
Звягинцев был жрецом этого убийства, единственным обладателем полной
информации. Осознание этого вдруг наполнило все существо Звягинцева какой-то
непонятной мальчишеской гордостью; ай да я, ай да сукин сын! Неважно, что через
каких-нибудь два дня, а может быть, уже и завтра приедет опергруппа и Звягинцев
перекочует на скамейку запасных в футболке под номером 13. Но завтра еще не
наступило, и пока он держит в руках все нити.
Раздуваясь от чувства собственного достоинства, Звягинцев
направился к стойке. Бармен, экзотический мулат Ариэль, улыбнулся ему всеми
своими огромными сахарно-белыми зубами. Скажите пожалуйста, какая радость!
Обычно Ариэль, не особенно жаловавший Звягинцева за расплывшееся неаппетитное
тело, с очаровательной бабуинской гримасой бросал ему на стойку пиво — как
собаке кость, ей-богу'. Теперь же он был сама любезность.
— Добрый день, Пал Палыч!
— Ну, не такой уж добрый…
— Ваш любимый салатик? — Звягинцев даже опешил от
такой любезности. Никогда еще Ариэль не разговаривал с ним таким заискивающим
тоном.
— Воздержусь. — Господи, что он говорит!
Отказаться от возлюбленных креветок только в пику дураку-экзоту? Ну, да бог с
ним, что сказано, то сказано. Не давать же задний ход.
— Может быть, пива?
— Это можно.
Ариэль ловко протер пивную кружку и до краев наполнил ее
пивом.
