Она прошлась по коттеджу, заглянула в ванную — никаких
следов. Даже записки он не оставил. Это были лишь маленькие штрихи к
изменившемуся поведению мужа, но Ольга воспринимала их болезненно. Обычно Марк
оставлял смешные и трогательные записки — в самых непредсказуемых местах: в ее
белье, в ее обуви, в стиральной машинке и микроволновке. Их содержание было
всегда одним и тем же — «люблю, люблю, люблю». Даже здесь он умудрился написать
ей записку.
Но это было еще до… До всех этих кошмарных галлюцинаций.
Теперь ей нужно привыкать к новой реальности — или
ирреальности, — где скорее всего больше не будет таких записок.
— Марк! Ты скотина! Ты ублюдок! Ты предал меня, —
беспомощно закричала Ольга, стоя посреди комнаты. Слова мелкой шрапнелью
отскочили от стен, поразив ее в самое сердце. В ее сумасшедше колотящееся
сердце…
Ольга подошла к двери, со страхом и отчаянием подергала
ручку: что, если он действительно закрыл ее во избежание эксцессов?..
Дверь оказалась незапертой.
«Хоть на этом спасибо, Марк: ты даешь мне свободу выбора».
…Оставаться в коттедже было невыносимо, и она отправилась
бродить по «Розе ветров». Еще один — сегодняшний — день, и они покинут ее навсегда.
Иона, с которым она так и не согрешила, довезет их до аэропорта, и всего лишь
через несколько часов ее будет ждать Москва. Благословенная Москва,
единственная Москва. В Москве ей будет хорошо, и она сделает все, чтобы Марк
забыл об этом прискорбном факте их семейной жизни. Она будет хорошей,
рассудительной девочкой, никакого снотворного на ночь, только любовь. Любовь до
изнеможения, до взмокших волос, до третьих петухов, которых в Москве днем с
огнем не найти…
Быть может, ей удастся вырваться из замкнутого круга,
подбросить горам свою болезнь, как подбрасывают нежеланных детей в Дом малютки:
завернутую в одеяльце, с биркой на пухлой ручке… Нужно только дождаться
завтрашнего дня.
День был удивительно ясным, полным синего снега, синего
мороза, синих гор, — удивительная гамма, не оставляющая места сомнениям:
все будет хорошо. Даже странно, что по «Розе ветров» несколько минут назад
неожиданно было объявлено штормовое предупреждение, Ольга сама слышала его по
радио, когда выходила из коттеджа. Турбазы внизу уже пострадали от схода лавин,
да и пара перевалов оказалась погребенной под снегом. Интересно, как Марк
собирается добираться до города? Не исключено, что через несколько часов они
будут отрезаны. Нужно настоять на том, чтобы выбраться из «Розы ветров»
сегодня. Если, конечно. Иона согласится их подвести. «Похоже, он тоже начинает
ненавидеть меня — так же, как и все остальные…»
Попадавшимся навстречу праздным гулякам в дорогих
горнолыжных костюмах было наплевать на причуды стихии далеко внизу. Они скалили
фарфоровые челюсти (пятьсот долларов за каждый резец, никак не меньше) и не
проявляли к Ольге повышенного внимания.
Она ничем не отличалась от них, она была — как все, и это
наполняло ее существо торжествующей силой.
Как все, как все, как все!
…Дойдя до административного корпуса, в котором помещались
все службы, включая хорошо оборудованный медпункт, Ольга остановилась:
собственно, этого и следовало ожидать, из медпункта выходил Марк, ее
собственный горячо любимый муж.
Синие снежные тени сразу же померкли в ее глазах.
Наверняка педантичный Марк решил получить консультацию на
тот случай, если на дражайшую женушку вдруг скопом навалятся шизофрения,
циркулярный психоз в маниакальной фазе, сенильный, пресенильный и инволюционный
психозы, а также кататония и упорная бессонница.
И снова Ольга почувствовала приступ ярости: похоже, Марк
решил добить ее, окончательно свести с ума… Это уже слишком!
Дождавшись, пока Марк скроется за хорошо ухоженным поворотом
на трассы, Ольга решительно взбежала по ступенькам и толкнула дверь медпункта;
…Врача звали Артем Львович.
Она познакомилась с ним накануне, когда он приходил в
коттедж по самому невинному поводу — простуженное после ночи в горах горло, то
ли грипп, то ли ангина, то ли банальное ОРЗ.
Артем Львович, молодой человек лет тридцати, при очках и
бритом черепе, придающем ему сходство с Маяковским, сидел в кресле, забросив
ноги на стол. Обувь у него была просто загляденье. «Nagelschuhe»
<Nagelschuhe — горные сапоги с гвоздями (нем).>, как сказал бы Отто Шриттматтер,
бывший немецкий компаньон отца, спустивший в унитаз две очень выгодные сделки.
Ольга сильно подозревала, что отец и Отто просто не поделили Инку, и
посрамленный немец, наплевав на свой стерильный менталитет, начал откровенно
гадить — как раз в духе забойных аргентинских телесериалов.
Вот тебе и горные сапоги с гвоздями. Этот продвинутый Артем
Львович наверняка купил их где-нибудь на распродаже в бесснежном равнинном
Ганновере (вероломный Отто Шриттматтер был из Киля). В тесном союзе с
гениталиями такие гиперсексуальные сапоги должны производить сильное
впечатление на шлюх средней руки. Наверняка все они просят Артема Львовича не
снимать обувь во время акта.
Очень демократично, ничего не скажешь. И выглядит он
неплохо, особенно хорош череп, испещренный многочисленными шрамами. Такому
отпетому врачу хочется сразу доверить все, что только можно, — запущенный
цистит, эрозию шейки матки, гланды, тахикардию и болезнь Паркинсона.
Артем Львович совершенно не удивился визиту Ольги, и это
сразу насторожило ее.
— Привет, — сказал он. — А мы только что о
вас говорили.
— Я знаю. С моим мужем.
— Точно, — осклабился Артем Львович.
— Что порекомендовали? — Ольга решила, что
иронический тон будет самым уместным. Ирония — единственная эмоция, которой
напрочь лишены душевнобольные.
— То же, что и всегда, — Артем Львович даже не
соизволил сбросить ноги со стола. — Аспирин, горчичники, постельный режим
и компрессы на ночь. Желательно водочные. Вы напрасно встали, горло — вещь
обманчивая.
— При чем здесь горло?
— Ну, когда я осматривал вас, если вы помните…
— Я помню! — Она повысила голос. — Я все
помню!
— Охотно верю. — Улыбка Артема Львовича стала еще
шире, Ольга даже увидела золотую коронку, загнанную глубоко в пасть. —
Только зачем же так кричать? Мы все-таки не в горячем цеху на сталепрокатном
заводе. И не на рынке.
Изысканное вальяжное хамство тоже шло ему.
— Что он сказал вам?
— Кто?
— Мой муж. Зачем он приходил?
— За аспирином.
— Врете. У нас есть аспирин. О чем вы говорили?
— Я давал клятву Гиппократа, душа моя. — Он посмотрел
на Ольгу прозрачными глазами клятвопреступника.
— Он все вам рассказал, да? — Опять этот приступ
неконтролируемой ярости, включающий в свою орбиту не только Марка, но и этот
бритый медицинский клистир. Лоб Ольги покрылся испариной.
