Языческая жестокость, но что поделаешь…
По утверждению Запесоцкой, которая якобы последней видела
Позднякова, он, несмотря на предупреждение метеорологов, сшивался на трассе для
фристайла. Это была заброшенная трасса, к западу от «Розы ветров» и много выше
по склону. Ею вот уже год никто не пользовался. Эта трасса имела дурную славу —
в прошлом году именно здесь под лавиной безвозвратно исчезли двое слаломистов
муж и жена. Звягинцев хорошо помнил их. Милые люди, профессора то ли
органической, то ли неорганической химии. Дома они оставили собаку —
королевского пуделя, — к которой так и не вернулись. Теперь вот еще и
Кирилл Поздняков, уроженец города Апатиты (Звягинцев был в Апатитах один раз в
жизни, проездом, и так и не смог сказать о городе ни одного доброго слова).
Что потянуло туда Запесоцкую — понятно, она везде, как тень,
бродила за своим ветреным молодым любовником. Но что заставило самого Кирилла
выйти на нефункционирующую трассу, так и останется загадкой. Запесоцкая
наблюдала за ним издали, чтобы лишний раз не нервировать возлюбленного, а когда
пошла лавина, инстинктивно бросилась вниз и в сторону: трах трахом, а о
собственной жизни тоже подумать не мешает. И когда Запесоцкая увидела вместо
трассы девственно-чистый снег, она поняла, что спасти Кирилла может только
немедленное вмешательство спасателей. Но следом за первой лавиной прошла
вторая, и шансы Кирилла свелись к нулю. Науськиваемые Натальей Владиленовной
спасатели проутюжили трассу вдоль и поперек, но так ничего и не нашли.
Очкастая дьяволица утверждала, что видела рядом с Кириллом
какого-то лыжника, ной его тело обнаружено не было.
«Дохлый номер, — сказал сам себе Пал Палыч, —
сливайте воду». Багаж Позднякова надо упаковывать и отправлять в Карелию, по
последнему месту жительства.
Громко сморкаясь и тихо матерясь, Звягинцев натянул на себя
мятый костюм, пристроил к подбородкам измочаленный галстук (секьюрити, что
поделаешь, нужно соответствовать) и в который раз подумал, что его распирает,
как на дрожжах: воротничок на шее не сходится и пуговицы на брюках
застегиваются с трудом.
«Куда же меня тащит, мать твою, — в который раз подумал
Звягинцев, с отвращением глядя в зеркало. — Прав Васька, нужно заняться
этими гребаными лыжами, авось похудею…» Но это были только благие пожелания: за
два года, проведенных на горнолыжном курорте, он даже близко к ним не подходил.
А красивый спуск по слаломной трассе с отрогов виделся ему только в ночных
кошмарах, приправленных радикулитом.
И, как обычно надев вместо горнолыжного костюма плащ-пальто
на ватине и шляпу с заломленными полями (Вася считал ее неотъемлемым атрибутом
частного детектива, и она приводила его в восторг), Звягинцев покинул свой
номер.
* * *
В домике спасателей Звягинцеву долго не открывали.
Но чутье старого мента подсказывало ему, что за дверью
кто-то схоронился. Пал Палыч даже догадывался, кто именно, — и это
приводило его в ярость. Дверь сотрясалась под ударами его пудового кулака, явно
намереваясь сорваться с петель.
— Открывайте, сволочи! — зычно кликнул Звягинцев.
Как будто послушавшись его призыва, дверь робко
приотворилась, и в ней показалась разбойная физиономия Ахмета.
Звягинцев проворно сунул ногу в образовавшуюся щель.
— А… Это ты, Палыч! — Ахмет тщетно попытался
изобразить на лице некое подобие радости встречи.
— Нет, это твоя девка из ресторана. — В свободное
от остальных женщин время Ахмет активно шастал к одной из ресторанных
официанток, напрочь лишенной груди и чувства ревности. — Ну и морда у
тебя, Ахметка! Остается только кинжал в зубы и на стенд «Их разыскивает
милиция».
— Завидуэш, старый черт! — беззлобно осклабился
писаный черкесский красавец.
— Завидую, — сознался Звягинцев. Это относилось к
поджарой, узкой, как каминная кочерга, фигуре спасателя.
— А я болэю, — непонятно зачем, добавил
Ахмет. — Ангина, знаэш…
— Вижу, что болеешь, — промычал Звягинцев,
оттесняя Ахмета от двери и просачиваясь в помещение.
Ахмет мягко отступал, с чисто восточным коварством сдавая
позиции: он незаметно пододвинул низкую лавку, и Звягинцев, который не видел
ничего, что находилось ниже его толстого живота, споткнулся о нее и едва не
сломал себе шею.
Ахмет загоготал и скрылся за дверью, ведущей в большую
комнату, служащую гостиной.
Звягинцев последовал за ним.
Ахмет быстро одевался. Он уже успел натянуть на себя брюки и
теперь возился с рубашкой: торс Ахмета был покрыт невероятным количеством
черных упругих волос, которые производили на женщин просто фантастическое
впечатление.
Вот и теперь одна из них лежала на широкой низкой тахте,
натянув простыню до подбородка. Ее одежда валялась на полу, рядом с тахтой.
Звягинцев смерил ее скептическим взглядом: еще одна вырвавшаяся на свободу
домохозяйка попалась на Ахметов крючок.
А точнее, мощный крюк.
— Значит, болеешь? — еще раз поинтересовался Пал
Палыч.
— Никому нэ запрэщэно.
— А это, стало быть, лекарство. — Он кивнул
головой в сторону застывшей под простынею женщины.
— Угу.
— Грелка, — тихо сказал Пал Палыч и легонько ткнул
Ахмета кулаком в живот.
— Угу.
— Ты время зря не теряешь, — продолжал издеваться
Звягинцев.
— Слушай, да! — Невозмутимый черкес наконец-то
вышел из себя и прошипел:
— Нэ смэй так о женыщин!
— Ладно тебе.
— Сэрдцэ мое, собирайся, иди к подъемнику… Я скоро
буду.
Девушка кивнула головой, не сводя взгляда со Звягинцева.
— Отвэрнис, папаша, — сказал Ахмет. Звягинцев повернулся
к девушке спиной и направился в угол, к единственному в комнате письменному
столу, там стояла Васькина печатная машинка — устрашающего вида «Ундервуд»,
похожий на богато инкрустированный гроб.
Сейчас «Ундервуд» был зачехлен, что страшно удивило Звягинцева:
Васька никогда не позволял себе ничего подобного, он был слишком ленив, чтобы
зачехлять и расчехлять машинку.
— Это еще что такое? — пробормотал Звягинцев себе
под нос и почти тотчас же получил ответ. На столе, рядом с машинкой, лежал листок
бумаги, заполненный разболтанным ундервудовским шрифтом: «УЕХАЛ В ГОРОД
ОТВОЗИТЬ РУКОПИСЬ. БУДУ ЗАВТРА К ВЕЧЕРУ. ПРИВЕТ ДЕДУ. ВАСИЛИЙ».
Звягинцев озадачился еще больше. С одной стороны, ему
польстило, что Васька не забыл старика (привет был адресован ему, Василий давно
называл Звягинцева «дедом», и об этом знали все), с другой стороны.
Какую это рукопись собирался отвозить в город Васька?
Последняя, законченная, благополучно отправилась в Москву
две недели назад вместе с семейством заводчиков чау-чау, которым Василий так
задурил мозги, что они взяли рукопись — лишь бы отвязаться от него.
