Зоя Орлова была богата. Вернее, очень богата. Не считая денег, доставшихся ей после смерти состоятельных родителей, у нее был накоплен свой собственный, более чем солидный капитал, заработанный в течение двадцатилетней карьеры балерины. Кроме того, она была любвеобильной женщиной, и если очередной ее поклонник преподносил бриллиантовое ожерелье, дарил породистого арабского скакуна или замок в Тиволи, то она никогда не отказывалась от презента.
Мисс Колтрон и я жили в отдельном большом номере, который примыкал к апартаментам балерины. Примерно неделю спустя после прибытия в Лондон нас посетила делегация солидных адвокатов, которые взяли на себя улаживание всех формальностей по моему удочерению Зоей Орловой. Банкир Несмеянов пытался отговорить ее от этого шага, но Зоя, гордившаяся тем, что имеет собственную голову на плечах, никогда не прислушивалась к мужчинам, отводя им две роли в своей жизни: любовников и меценатов.
По причине того, что мать моя умерла давно, а батюшка — недавно, и я была круглой сиротой (причем не имелось ни единого родственника, близкого или дальнего, коей мог бы заняться моей судьбой) и пребывала не в России, а в далекой чужой стране, процедура удочерения отняла не много времени.
Когда Зоя наконец-то обзавелась собственным особняком в фешенебельном районе, я уже официально считалась ее дочерью. Мисс Колтрон тоже последовала за нами, так как балерина не могла представить, чтобы бедняжка уехала куда-то на юг Англии, в унылое свое родное селение, где ее никто не ждал и где у нее не было бы даже крыши над головой.
Все невзгоды прошлых месяцев забылись, как страшный сон. Сознаюсь, даже страшная кончина батюшки более не терзала меня, ибо для меня началась совершенно новая жизнь. Жизнь, в которой у меня были матушка и мисс Колтрон, превратившаяся не то в заботливую тетушку, не то в добрую бабушку.
Особняк, купленный по распоряжению Зои банкиром Несмеяновым (с этим типом она, слава богу, быстро рассталась), больше походил на дворец. Желание хозяйки выполняло не менее дюжины проворных слуг, обстановка поражала византийской роскошью, и в гостях у Зои бывали влиятельные и богатые люди — практически все мужчины.
Мне потребовалось достаточно долгое время, чтобы назвать Зою «мамой». Когда я произнесла это коротенькое словечко (за завтраком, который, по обыкновению, имел место около полудня), балерина сначала замерла с чашкой какао в руке, а затем бурно разрыдалась.
Надо признать, что о воспитании моем в ту пору заботилась вовсе не матушка, а добрая мисс Колтрон. Зоя как-то пыталась объяснить мне что-то по алгебре или латыни, но, во-первых, ее знания были чрезвычайно поверхностны, а во-вторых, во всем, что не касалось балета, она была очень нетерпелива.
Светская жизнь в английской столице, являвшейся в те годы центром мира, увлекала ее гораздо больше, чем занятия с приемной дочерью. В нашем особняке один за другим проходили приемы, праздники и балы, а как минимум три раза в неделю Зоя сама выезжала с визитами и возвращалась уже под утро, изможденная и сонная.
Не забывала она и о своей карьере — выступала на сцене, впрочем, довольно редко, требуя непомерный гонорар. Ее «Умирающий лебедь» Сен-Санса уже тогда был признан вершиной балетного искусства, и чтобы посмотреть на великую Зою Орлову, английские аристократы и нувориши были готовы выложить кругленькую сумму.
Моя же жизнь текла гораздо более прозаично: режим был не таким, как у матушки, а день наполнен совершенно иными заботами. Мисс Колтрон заявила, что сама будет преподавать мне, и участь оказаться в интернате миновала меня стороной. Зою я видела нечасто, обычно всего раз или два в день, когда она призывала меня к себе в будуар и одаривала эфемерным поцелуем в лоб. А иногда мы выезжали в ландо на прогулку. Остальное время суток я проводила с мисс Колтрон или в одиночестве — за книгами.
В то время, в возрасте десяти-двенадцати лет, я впервые и прочитала один из романов известного автора детективов Квентина Мориарти, не подозревая, что судьба тесно свяжет нас. Но до этого предстояло еще многому случиться.
Видения мои утихли и более не тревожили меня. Во всяком случае, приходили не так часто, как в России. Было ли это связано с потерей родины, обретением матушки или, возможно, физиологическими изменениями в моем растущем организме, не мог бы, наверное, ответить ни один из профессоров медицины с Харли-стрит.
И все же я знала заранее о том, что мисс Колтрон скончается. Бедняжка долгое время жаловалась на боли в груди, и когда наконец ее осмотрели врачи, то выяснилось, что у нее запущенный рак молочной железы. Она буквально сгорела в течение четырех месяцев, ставших самыми тяжелыми в моей тогдашней жизни. Приближался мой пятнадцатый день рождения, и мисс Колтрон более всего боялась, что умрет в важный для меня день.
В моем видении именно так и было, и я бы отдала все на свете за то, чтобы мне никогда не исполнилось пятнадцать. Но судьба не ведает жалости, и мисс Колтрон, находившаяся под действием морфия, ушла навсегда в то незабываемое утро.
О ее кончине, кроме меня, горевали слуги, которые уважали (хотя и боялись) суровую, но справедливую мисс Колтрон. А вот Зоя, моя матушка, казалось, не заметила ее кончины. За годы, проведенные в Лондоне, она разительно переменилась. Шло время, и она не молодела, появлялись новые звезды на балетных подмостках, но она никак не могла смириться ни с одним, ни с другим. Зоя тщательным образом скрывала свой истинный возраст. Она даже уволила одну из служанок за то, что та проболталась журналистам, каким образом великая Орлова поддерживает себя в тонусе.
В год смерти мисс Колтрон Зое исполнился сорок один, и она прекрасно знала: ее время как великой балерины бесповоротно прошло. Но она не хотела мириться с этим. Моя приемная матушка проводила около балетного станка по пять, а то и семь часов в день, и надо признать, ее фигура оставалась по-прежнему тонкой и гибкой, как у юной девицы. Но наряду с занятиями она предавалась кутежам, считая, что, как и раньше, в состоянии праздновать всю ночь напролет, а потом пребывать в отличной форме. Увы, это было не так.
Чтобы скрыть проявления старости, она обращалась в институты красоты, которых было так много в послевоенном Лондоне. На Зое испробовали последние достижения косметической хирургии, но не смогли повернуть время вспять. Самое ужасное и несправедливое, что и пора классического балета окончательно ушла — всеобщий интерес возбуждали новомодные танцы и выступления молодых див наподобие Джозефины Бейкер.
А о Зое Орловой стали забывать. Ее все реже и реже приглашали выступить, газеты более не печатали ее фотографии ни на первой, ни на второй, ни даже на последней полосе. А если и появлялась статья, то в связи с очередным скандалом: моя матушка вбила себе в голову, что должна поддерживать интерес посредством постоянной смены любовников. Это, в самом деле, было интересно и для репортеров, и для публики, но уничтожало ее репутацию.
Я понимала, что Зоя страдает, однако у меня не было возможности высказать ей свои мысли и чувства. Заметив, что из милого шаловливого ребенка я превращаюсь в девушку, она почему-то принялась ревновать, видимо, полагая, что в мире все лишено справедливости: она стареет, меня же природа наделяет красотой. Зоя сделалась крайне капризной, но если раньше она после очередного припадка призывала меня к себе и, покрывая поцелуями, просила прощения, то ныне подобное стало лишь воспоминанием. Я сделалась мишенью для ее злых шуток, на мне она срывала плохое настроение, в котором пребывала практически всегда. А однажды, заметив, как я разговариваю с пожилым господином, бывшим министром лондонского кабинета, ее любовником, она закатила грандиозную сцену, всерьез заявив, что я пытаюсь отбить у нее ухажера.
