– Алло, Толя, это ты, милый?
В трубке сначала молчали, а потом раздался голос Татьяны Федоровны, безжизненный, какой-то тусклый и слишком собранный.
– Это его мама, – ответила она и замолчала.
– Да, Татьяна Федоровна! – отозвалась Оля, опять не чувствуя ни малейшего покалывания в сердце. Она даже не спросила, что случилось, потому как была уверена, что все хорошо.
– Оля, – произнесла мать Анатолия. – У меня к тебе… – Тут она не выдержала и начала всхлипывать в трубку. Потом она пыталась еще что-то сказать, но у нее не получалось. Рыдания становились все сильнее, голос ее слабел, и она замолчала.
– Что такое? – наконец спросила Оля, чувствуя, что у нее холодеют руки. Какой-то безжизненный холод вселялся в нее, но она еще не могла помыслить, насколько все серьезно.
Ей показалось, что на том конце провода уронили трубку, потом воцарилось молчание, и Оля безуспешно пыталась позвать Татьяну Федоровну. Та не отзывалась. Наконец кто-то взял трубку. Это был отец Толи.
– Ольга, это Николай Анатольевич, – сказал он. – К сожалению, должен вам сообщить, что Анатолий получил тяжелейшие ранения. Надежды на спасение практически нет, но ему сейчас делают операцию. Приезжайте как можно скорее. Вы нужны ему…
Похожие на мерные и тяжелые пощечины гудки завершили его короткий монолог. Оля сидела в кресле, прижимая к себе трубку. Сказанное с большим трудом доходило до ее сознания. Толя ранен, он умирает… Это кошмарный сон, наваждение, бред… Это все, что угодно, но только не правда, он не может умереть, не может… Умереть, так и не узнав, что будет отцом…
Но шок от известия прошел, осталась надежда на то, что все не так страшно, как сказал отец Толи. Ольга, чувствуя, что мысли захлестывают ее, бросилась на улицу.
В мрачном, серо-зеленом коридоре больницы, куда Оля приехала около двух ночи, заплатив бешеные деньги таксисту, было все абсолютно спокойно. Первый, кто бросился ей в глаза, был Николай Анатольевич, который сидел в порезанном кожаном кресле, глядя в одну точку. Его жены не было. И именно в тот момент что-то подсказало Ольге, что все им сказанное – правда. Но ей требовалось самой убедиться в этом, ей требовалось увидеть Толю.
– Он… Толя… умер? – спросила она, садясь рядом с Николаем Анатольевичем.
Отец Толи поднял голову, но продолжал смотреть в стену.
– Да, – глухо ответил он. – Десять минут назад. Его мать еще не знает об этом… – Он затрясся в беззвучных рыданиях.
Следующая ночь была самой ужасной в Олиной жизни. Только теперь, когда в городе пошел первый снег, Оля поняла, что Толя никогда больше не зайдет в эту квартиру, она больше никогда не обнимет его, не почувствует на губах его поцелуй… Все это в прошлом, в прошлом…
Слез не было, ее душили какие-то сдавленные, сухие и недолгие рыдания, Ольга не могла заставить себя плакать. Все, что накопилось в душе, не выходило наружу. Оля, готовая к тому, что у нее будет истерика, ошиблась. Было только мерзкое ощущение невосполнимой потери, ощущение, что прошлое невозвратимо и что самое лучшее осталось позади. Неужто произошло то, чего просто, как она считала, не могло произойти?.. Толя ушел от нее… И с этим ей придется жить.
Именно жить, а не существовать, хотя бы ради того, кто еще не родился. Сейчас, как никогда, надо быть собранной и невозмутимой, слезы будут потом, а сейчас главное – ребенок. Их с Толей ребенок.
Родители Толи, узнав, что Оля беременна, воспрянули духом. Для них он значил очень многое – ребенок их Толи… Они уже строили планы, как будут воспитывать внука или внучку. Оля видела, что они, постаревшие и поседевшие в одну ночь, снова возвращаются к жизни. И она поняла, что должна жить ради ребенка…
Депрессия длилась около двух недель, потом, в основном под влиянием наставлений тетки и родителей Толи, что главное – это хорошо питаться, Оля воспряла к жизни. Теперь она не имела права быть слабой. От нее зависит жизнь маленького существа внутри ее. Но быть сильной так тяжело…
Она вновь стала посещать занятия в университете. Те, кто знал о ее трагедии, заметили, что Ольга изменилась к лучшему, стала загружать себя работой до изнеможения, засиживаясь в библиотеках до самой ночи. Дома делать было нечего, а предаваться терзающим ее душу воспоминаниям ей не хотелось. Но на самом деле депрессия не ушла, Оля загнала ее внутрь, и только в самые темные ночи, когда знала, что ее никто не видит и не слышит, она позволяла себе немного слез.
Началась сессия, первые экзамены прошли отлично, заслонив новогодние праздники, годовщину их знакомства с Толей.
– Что-то ты сегодня какая-то бледная, Оля, – сказала ей тетка в один из дней. – Плохо себя чувствуешь?
– Нет, нормально, – стандартно ответила Оля.
Она знала, что причина в ее беременности. В последние дни и правда бывали какие-то боли, но они быстро проходили.
Мысли Оли были заняты тем, что случится в мае. В этот последний весенний месяц на свет появится ее дитя от Толи. Нужно подождать всего ничего, и тогда и она, и Толины родители снова обретут смысл жизни.
До университета Оля добиралась на трамвае. Он делал целый круг, чтобы попасть туда, и Ольга около получаса могла подремать на теплом сиденье, представляя, что уже май…
Так было и в тот раз, хотя с самого утра Оля чувствовала себя не очень хорошо. Непонятная тяжесть в животе и какие-то неприятные ощущения во всем теле немного беспокоили ее. Но, как и прежние боли, они проходили достаточно быстро.
Оля понимала, что ребеночку уже четвертый месяц, скорее всего, это типичные явления, хотя посетить консультацию следовало бы. Но процедура осмотра внушала ей трепет. Сейчас она твердо решила, что завтра, после того, как последний экзамен будет сдан, она обязательно запишется на прием.
Трамвай, тихо дребезжа, двинулся вперед, впереди Оли сидела какая-то матрона в высокой меховой шапке и каракулевом пальто, от которого разило нафталином. Это показалось Оле смешным, и впервые за несколько дней она улыбнулась.
Внезапно ее тело, особенно живот, пронзила жгучая боль. Словно эта нелепая усмешка привела к такому ужасному результату. Боль нарастала. Ольга чувствовала, что не может встать, она изо всех сил вцепилась в поручни сиденья. Что-то почувствовав, скорее всего, услышав, как Оля застонала, дама в каракулевом пальто обернулась, грозно приподняв свои выщипанные по моде семидесятых брови.
– Милочка, ты что, мы не на базаре, – сказала она визгливо и высокомерно, изображая истинно петербургскую аристократку. – Ты задела мой воротник, ты имеешь представление, откуда мне его муж вез?
– Мне плохо… – прошептала Оля, наклоняясь вперед. Она чувствовала, что все ее тело рвет на части, но самое ужасное, что это как-то связано с ребенком.
– Что, милочка? – Женщина приблизила к ней свое напудренное лицо, распространяя дурманящий аромат «Шанели», смешанный с запахом нафталина от пальто.
