Ее любовник, разумеется, достал билеты на спектакль московских гастролеров, кроме того, после представления ожидался небольшой прием в здании театра в честь самого режиссера, которому исполнялась никому не известная дата.
Спектакль оказался на самом деле интересным, с несколькими чрезвычайно двусмысленными намеками, но те, против кого они были направлены, не заметили их, а те, кто поддержал «крамолу» криками «браво», оказались в явном меньшинстве.
Прием был устроен на западный манер, своеобразный фуршет, причем допущены в банкетный зал были не все, а только избранные. Инна и ее чиновник не относились к ним.
– Ну что, дорогая, – сказал он, – думаю, нам пора домой. Я уже изнываю без тебя, – и он ухватил ее за талию.
Инна, вздохнув, поняла, что ей не прорваться за эти дубовые двери, куда пропускают только по спецприглашениям. Видимо, оставалось одно – ехать домой к этому остолопу и удовлетворять все его несколько извращенные потребности.
Но в этот момент из дверей банкетного зала вышел какой-то бородатый красавец, одетый чрезвычайно небрежно. Судя по тому, с какими улыбками его приветствовали многие почетные гости, он был далеко не последним человеком. Он устремил свой взгляд в толпу, его глаза скользнули по Инне, задержались на ней, он улыбнулся белоснежной улыбкой и подошел к ней и к ее спутнику.
– Мадемуазель, – произнес он, – разрешите представиться. Виталий Рубинштейн, заместитель главного режиссера московского театра «Колизей».
Инна сразу же поняла, что это шанс, перед ней стоял человек, который мог изменить ее судьбу в одно мгновение. Надо было только удержать это мгновение.
Очаровательно улыбнувшись ему в ответ, она единственный раз за вечер мысленно похвалила себя за то, что надела платье, которое скрывает больше, чем открывает. Она знала, что требуется мужчинам такого типа.
Виталий заглотил наживку и пригласил Инну на прием, где ожидался весь местный и заезжий бомонд по случаю юбилея столичной знаменитости.
Они немного подефилировали по залу, там был и сам именинник, которому местные кондитеры приготовили гигантский торт. Главный режиссер Григорий Исаакович Трабушинский был высок, с гривой седых волос, имел загар, полученный либо в Болгарии, либо в солярии, и, прохаживаясь под ручку с какой-то стервозного вида дамой, чья тощая шея была украшена роскошными бриллиантами, вел беседу с председателем горисполкома. Эта дама, сверкающая драгоценностями, как Екатерина Великая, играла в спектакле суровую и аскетичную революционерку-чекистку, носившую кожаную куртку, красную косынку на голове и «маузер».
– А кто эта женщина? – спросила Инна, указывая на даму, которая в этот момент, широко раскрыв рот и запрокинув голову с роскошными кудрями, смеялась. Она хотела было взять очередной бокал шампанского, но Трабушинский по-отечески отнял его у актрисы и поставил на бюст Кирова.
– Дорогая, ты меня удивляешь, – сказал Рубинштейн. – Это же Вера Ассикритова, наша, так сказать, прима, звезда первой величины.
– Точно! – удивилась Инна. – Но если не ошибаюсь, ей уже далеко за сорок, и в своих лучших фильмах она снималась еще при Хрущеве.
Виталий рассмеялся и заметил:
– Ты совершенно верно уловила суть. После всех своих жизненных неприятностей – пятого развода, фазы алкоголизма и наркотиков, длительной депрессии и, поговаривают, практически удавшейся попытки самоубийства – она снова блещет своим талантом и красотой. Уже не на экране, потому что ее бывший муж, один из наших столпов кинодела, и видеть ее не желает на съемочной площадке, теперь она перешла в театр и имеет бешеный успех. Играет только первые роли, сверкает бриллиантами, как видишь…
В зале были еще лица, известные Инне по плакатам и фильмам или спектаклям, но Виталий, в прямом смысле слова махнув на них рукой, заметил:
– Для тебя, может быть, это все в новинку, а мне сии артисты и вечеринки, на которых они тешат свое непомерное тщеславие и сами о себе распространяют слухи, осточертели. Так что у меня есть идея получше.
– И какая же, Виталий? – поинтересовалась Инна. Она уже поняла, чего хочет Рубинштейн, однако не спешила падать ему в объятия. Надо узнать, что он предложит ей взамен.
– Ты никогда не думала о том, чтобы перебраться в Москву? – спросил он. – Стать, к примеру, секретарем помощника главного режиссера театра «Колизей». Это ведь открывает большие перспективы. Ваш город хороший, но чересчур провинциальный, максимум, что ты будешь тут иметь, так это твоего толстоватого чиновника, который небось еще и скупой, как Гобсек.
Инна благоразумно промолчала, не интересуясь, кто такой Гобсек. Если Инна чего-то и не знала, а она понимала, что не знает многого, то не показывала этого, чтобы не разочаровать Виталия. Его предложение было заманчиво, но требовалось расставить все точки над «i». Поэтому она спросила:
– И быть не только твоим секретарем, но и любовницей?
– Ну разумеется, – по-будничному ответил тот. – А что еще взамен ты можешь предложить мне?
– Сначала ты должен убедиться, что я тебе подхожу, а то покупаешь кота в мешке, – сказала она, а Виталий, правильно поняв намек, увлек ее в укромное место, где никого не было и где они могли дать волю чувствам.
Вернувшись под утро, Инна, слушая нудные проповеди своего экс-возлюбленного, собирала вещи. Тот, пока не понимая, что происходит, пытался образумить ее, потом, изображая ревнивца, стал допытываться, где она пропадала и с кем. Он не ожидал, что Инна ответит ему прямо и честно:
– Я спала с Рубинштейном, тем режиссером, которого мы встретили на приеме.
– Э… – запнулся чиновник, – да… но как ты посмела, что ты сделала! Ты же моя, ты просто наставила мне рога! – Он попытался схватить ее за руку, но Инна оттолкнула его.
– Я никогда не была твоей, запомни это, – беря чемодан, проговорила она. – И никогда бы ею не стала. Я ухожу от тебя, можешь меня не искать, я уезжаю в Москву.
– Гадина, дешевка, обманщица! – вдруг завопил чиновник. – Как ты смеешь бросать меня, я столько вложил в тебя, а ты наглым образом…
– Не так уж много, дорогой, – сказала Инна в дверях. – Я сделала для тебя больше. Научила заниматься любовью, а то ты совсем не мог, с тобой это было как разучивание гамм на пианино – долго и нудно. И конечный результат не доставляет мне удовольствия.
Когда Инна пришла к Рубинштейну, там было уже все улажено. Григорий Исаакович, посмотрев на нее мельком, заметил:
– Ну что же, Виталий, ты выбрал то, что надо. Если бы не мои годы, – тут он усмехнулся, тряся волосами, – я бы отбил у тебя Инночку.
Вера Ассикритова, которая в столь ранний час еще не проснулась, а встала только ближе к двенадцати, заметив ее в коридоре, громогласно заявила:
– Новая пассия Рубинштейна? Недурна, но тощая слишком, да и фигура плоская, не то что у меня в «Председателе совхоза». Ничего, отожрешься, милочка, на столичных харчах быстро задницу нарастишь. А вот если бог обделил грудью, то это, увы, навсегда. У нас же их не увеличивают, это мещанство! – Она имела в виду свой старый фильм, по которому ее, сыгравшую пламенную комсомолку, вспоминали сейчас как гений женской советской красоты.
