Горм прошелся по комнате, поставил на стол
вино, положил орхидею и сел. Руфь растерянно искала, во что бы поставить
цветок.
Он встал и с улыбкой усадил ее на диван.
— Позволь мне... — сказал он и снял пиджак.
Ее глаза не поднимались выше его бедер, он
подошел к холодильнику, легко и свободно двигаясь по комнате. Понимает ли он,
что она часто думает о его бедрах?
Горм достал штопор и бутылку сельтерской,
которую почти целиком разлил в два бокала. Потом пристроил орхидею в бутылку и
начал открывать вино.
Ее глаза скользили по его руке, делающей
усилие, по пальцам на горлышке бутылки, по запястью. Наконец он сел. Руфь
глотнула воздух и выпрямилась на диване. Но когда он взглянул на нее, ее
охватила паника. Она не могла говорить, не могла думать, не знала, куда девать
руки.
— В тот раз все было прекрасно. Я хочу сказать...
Ты благополучно добралась до дому?
Она смущенно смотрела на него, наконец поняла.
— А... да. Все было прекрасно.
— Мне показалось сегодня, что это был твой
муж. — Он прикусил губу.
— Нет, он дома. Видишь ли, я тоже сегодня
должна была быть уже дома. Но я пошла в музей. Мы были в музее вместе с
Биргером.
Они одновременно наклонились к бутылке и,
когда их глаза встретились, оба рассмеялись.
Горм наполнил бокалы. Вино выплеснулось на
стол. Они равнодушно улыбнулись. Он провел пальцем по красному пятну. Когда он
приоткрыл рот, чтобы облизать пальцы, Руфь охватило беспокойное ожидание.
Желание было так сильно, что ей нужно было что-то придумать. Что-то сказать. Но
говорить начал он.
— Я решил, что мне надо получше узнать тебя.
Наверное, это глупо...
— Нет, — сказала она.
Он поднял бокал. Перед ней сияли его глаза.
Песчаные отмели у буйков, где среди камней живет мелкая камбала. Ее быстрые
тени мелькали на светлом дне.
— Независимо от того, как ты к этому
отнесешься, я решил признаться, что часто думаю о тебе. О том, как тебе
живется...
— Я не знала, — прошептала она.
— Откуда ты могла это знать? Поэтому я и
говорю об этом сейчас.
Она подняла на него глаза, и он целиком
поглотил ее. Господи, как спокойно! Сама не зная почему, она начала
всхлипывать.
Он бросился к ней. Сел рядом, обхватив рукой
ее плечи.
— Прости. Я заставил тебя плакать, — прошептал
он.
Руфь не знала, кто из них первый раскрыл
объятия. Может быть, и она. И они сплелись друг с другом. Крепко-накрепко.
Я хочу этого, подумала она. Хочу! И прижалась
к нему, сразу ощутив, как дрогнули его мышцы, когда он обхватил ее. Их дыхание
смешалось. Потом он чуть-чуть отстранил ее от себя и улыбнулся. Серьезной,
почти грустной улыбкой.
— Я думаю о тебе с девяти лет, когда швырнул
тот злосчастный камень, — услышала она его голос. — Не знаю, почему все так
сложилось, но я давно знал, что должен сказать тебе об этом. Не для того, чтобы
усложнить тебе жизнь, а потому, что ты имеешь право знать это. Когда ты
сказала: «Поднимись ко мне!», я подумал, что, может быть, мне не представится
другой такой возможности. Я верю, что ты мой человек, Руфь. Не в том смысле,
что я хочу владеть тобой, а в том, что ты всегда будешь в моих мыслях. И в
горе, и в радости. Ты не против?
Руфь была не в силах сразу ответить ему,
только осторожно поцеловала его в губы.
И опять он обхватил ее. Время перестало
существовать. Все было так странно, его кожа, прижавшаяся к ее. Неужели она
никогда раньше не ощущала так прикосновения чужой кожи? Что за слова он сказал
ей? «Я верю, что ты мой человек, Руфь».
Через некоторое время Руфь поняла, что он
поднял ее и несет по комнате.
— Не могу поверить, что все это правда, —
всхлипнула она, прижимаясь к нему.
— Сейчас ты в этом убедишься, — сказал он и
осторожно положил ее на кровать. Погасил свет, кроме лампы у окна.
Вернувшись к кровати, он посмотрел ей в глаза.
Потом ослабил галстук и снял его через голову. За галстуком последовала
рубашка. Он снимал вещь за вещью и наконец остался перед ней нагим.
Она смотрела на него, дышала им, пила его. С
незнакомой ей доселе жадностью пыталась вобрать в себя все линии его тела.
Увидев, что он смущен, она села в кровати и протянула к нему руки. Со вздохом
он сел к ней, обхватил ее ногами и бедрами и притянул к себе.
Его фаллос поднялся и изогнулся в ее сторону
мощной красивой дугой.
Вот самое совершенное орудие Господа против
меня, подумала Руфь, и я, тоже творение Божие, не ищу от него защиты.
Далеко не сразу она поняла, что их тишину
что-то нарушило. Какой-то звук. Где-то звонил телефон. Одновременно во многих
местах. Даже в ушах.
Их слитые воедино тела замерли, пока они
пытались овладеть своим дыханием.
Звонки прекратились, чтобы через мгновение
возобновиться с новой силой.
Руфь не выдержала, нужно было положить этому
конец. Горм сразу же отпустил ее.
— Алло, слушаю? — с трудом выговорила она.
— Почему ты не отвечаешь? — Голос Уве был
чужой и сердитый.
— Разве я не отвечаю? — сказала она первое,
что пришло в голову.
— Тебе лучше знать. Я звоню уже целую
вечность. И только что тоже звонил. Портье мне сказал, что ты у себя в номере.
Почему ты не брала трубку?
— Уве, перестань! — сказала она, и стена перед
ее глазами исчезла.
Она обернулась. Горм лежал с закрытыми
глазами, рот у него был приоткрыт. Словно он спал. Но ведь он не спит. Он все
слышал. Слышал сердитый крик Уве. Все разбилось. Разрушилось. Не потому, что
Уве на нее закричал, а потому, что Горм невольно оказался свидетелем этого.
— У тебя там кто-нибудь есть? — жестко спросил
Уве. — Ты поэтому не брала трубку?
— Уве, пожалуйста, завтра я приеду домой.
— Я знаю, что у тебя кто-то есть. Кто это?
Ей захотелось крикнуть ему, что его не
касается, есть ли у нее кто-нибудь. Но она не могла осквернить того, что у нее
еще оставалось. Была не в силах. Поэтому она сдержалась и еще раз повторила,
что завтра приедет домой, что сейчас ей хочется спать и им лучше повесить
трубки.
Уве еще некоторое время бранился, потом
сдался, пожелал ей «доброй ночи» и положил трубку.
Руфь сидела спиной к Горму. Он встал и
повернул ее лицом к себе.
— Руфь, — сказал он, баюкая ее в своих
объятиях. — Руфь...
Она не могла взглянуть на него. Что-то было
испорчено, осквернено, опозорено.
— Ты мне веришь? Я должен знать, что ты мне
веришь, — сказал он, помолчав.
