Такси тронулось, и Руфь уехала.
В машине по пути домой улица вдруг исчезла, и
на лобовом стекле возникло лицо Руфи. Картина ширилась, теперь она включала и
самого Горма. Он как раз снял с багажной тележки чемодан Руфи. Она узнала его и
протянула ему руку. Пока они на лобовом стекле не спускали друг с друга глаз,
он явственно ощутил ее руку. Она была теплая и немного шершавая. Немного,
чуть-чуть. Скорее, мягкая.
— Добрый день, Руфь, ты узнала меня?
— Добрый день, Горм. — Она улыбнулась. —
Давненько мы не встречались. — Прежний низковатый голос.
— Мне не хватало твоего голоса, — сказал он.
Улыбка ее стала шире, но она молчала.
— Ты издалека? — спросил он.
— Из Лондона.
Она пошевелила рукой, но он не отпустил ее,
стоял и не двигался. И думал, что ему хочется долго-долго держать ее руку в
своей.
— Как много народу прилетело. Самолет был
полный?
Голос отца поразил Горма, как удар током. Горм
глотнул воздух.
— Битком набит.
Мать написала Горму проникновенное письмо и
попросила его приехать домой, не задерживаясь, как только начнутся летние
каникулы. Она плохо себя чувствует, у Эдель и Марианны свои дела. Об отце она
писала только одно: «Отец очень много работает».
Уже начался июль, и Горм вместе с Турстейном и
двумя девушками собирался отправиться в поход по Хардангервидде. С одной из
них, Виви-Анн, он познакомился на студенческой вечеринке. Но проигнорировать
письмо матери было невозможно. Он позвонил домой и попробовал все объяснить.
Когда мать заплакала, он сдался. За четыре дня до похода он получил оплаченный
для него матерью билет на самолет, и дело было решено.
В течение двух лет, что Горм жил в Бергене, он
неизменно внимательно прочитывал письма матери, а потом сжигал их в старомодной
печке, что стояла у него в комнате. Если он оставлял их без внимания и забывал
на письменном столе или засовывал под какую-нибудь книгу, письма имели
неприятную тенденцию напоминать о себе в самое неподходящее время.
Последнее письмо он получил незадолго перед
отъездом домой. Он пригласил Виви-Анн в кино. И пока герой целовал героиню, а
Горм держал Виви-Анн за руку, перед ним вдруг всплыло письмо матери.
В кафе, уже после кино, он сказал Виви-Анн,
что не сможет пойти с ними в поход по Хардангервидде.
— Почему, что случилось? — испуганно спросила
она.
— Мне надо вернуться домой раньше, чем я
предполагал.
— Но почему?
— Болезнь в семье.
Она недоверчиво посмотрела на него. Выражение
ее лица убедило Горма, что она не поверила его объяснению. Она не спросила, кто
заболел, и разговор застопорился. Ему даже хотелось, чтобы она рассердилась,
тогда бы он сказал, что у него заболела мать. С другой стороны, он был рад, что
ничего не пришлось объяснять. Он все еще пытался придумать, как продолжить
разговор, когда вдруг почувствовал, что его охватило бессилие.
Письмо матери приклеилось к лицу Виви-Анн. Как
будто она была виновата, что он не сжег его. Как будто это из-за нее лист
бумаги с материнским витиеватым почерком все еще лежит на его письменном столе,
и он увидит его, как только вернется домой.
Проводив Виви-Анн, Горм поспешил домой, чтобы
сжечь письмо. Это принесло обычное облегчение, и он пошел в телефон-автомат
позвонить Виви-Анн. Запинаясь, он поблагодарил ее за приятный вечер, но от него
не укрылось, что она отвечала ему сухо и односложно. Горм положил трубку. Его
охватила привычная тоска по близкому человеку, который понимал бы его без слов.
Еще было время вернуть билет и объяснить в
письме, что поход с товарищами был запланирован давно и он не может приехать
домой. А когда мать получит его письмо, его уже не будет дома. Но что толку? Он
видел бы Хардангервидду через фильтр материнского голоса.
Утром позвонил отец и сказал, что через три
дня мать будут оперировать.
— Что оперировать? — испуганно спросил Горм.
— Кишечник, — коротко ответил отец.
— А что у нее с кишечником?
— То, чего не должно быть. Все обойдется. Но
она хочет, чтобы ты приехал домой.
Вот и все. Он должен ехать.
* * *
Мать лежала в кровати, подкрашенная, с
уложенными волосами, в новой желтой ночной кофте. Если бы Горм не знал, что ей
сделали операцию, то при взгляде на нее это ни за что не пришло бы ему в
голову. Правда, она была немного бледна и под глазами темнели круги.
Отец вышел, чтобы найти вазу для принесенных
ими цветов, и Горм подумал, что он никогда не видел, чтобы отец занимался
чем-то подобным.
Мать протянула к нему руки, Горм нагнулся и
обнял ее. Странный запах больницы ударил ему в нос, словно мать перестала быть
матерью, хотя он уловил и запах ее духов.
— Как все прошло? — спросил он.
— Прекрасно, — с деланной легкостью ответила
она. — Осталось только дождаться результата анализов.
— Каких анализов?
— Которые подтвердят, что это не рак. Все было
не так, как следовало. Отец не должен был стоять в дверях с розами в вазе.
Кровать не вязалась с матерью. Обшарпанная стена за тумбочкой, открытое окно
явно давно не мыли. Горм увидел все глазами матери. Мятые занавески. Ей должны
быть отвратительны эти мятые занавески, подумал он.
— При чем тут рак?
— Иногда такие боли в кишечнике
свидетельствуют о раке, — сказала мать и прикрыла его руку своей.
— У тебя рак кишечника? — Горм пододвинул стул
к кровати и сел.
— Не будем больше говорить об этом. Как ты
поживаешь, мой дорогой?
— Я? Прекрасно. Какая часть кишечника у тебя
поражена?
— Фи! Какой неделикатный вопрос! Хватит об
этом. Все в порядке. Мне не следовало произносить слова «рак». Отца это тоже
беспокоит. Но я только повторила то, что сказал врач. Ничего больше. У меня все
в порядке. Теперь все хорошо. Давай поговорим о чем-нибудь другом.
Отец поставил вазу на тумбочку. Стебли у роз
были слишком длинные. Или ваза слишком низкая. Она едва не перевернулась,
поэтому отец придвинул ее к стене. И все-таки вид у нее был неустойчивый.
— Поставь, пожалуйста, вазу на окно, там розам
будет светлее, — усталым голосом сказала мать.
Отец выполнил ее просьбу. Розы прислонились к
оконной раме. Горм старался смотреть только на них.
— Посиди с нами, Герхард, — попросила мать.
Отец сел, не снимая плаща. Горма раздражало,
что отец сидит в плаще. Он не мог припомнить, чтобы его когда-нибудь раздражало
то, что отец делал или чего он не делал. Поведение отца никогда не обсуждалось.
Сегодня оно раздражало Горма. Нервными движениями, не вынимая рук из карманов,
отец поддернул брюки, потом поправил галстук, пригладил волосы. Украдкой бросил
взгляд на часы. Наверное, отец всегда одинаково вел себя, но раньше Горм не
придавал этому значения и его это не раздражало.
