Руфи не понравился его смех. Как бы в
отместку, она подумала, что рисунки Эгона Шиле это совсем не то, что Майкловы
статуи. Линии Шиле все, изображенное им, делают живым. Они заставляют людей
оживать, вставать с бумаги и идти в мир.
А ведь она и сама могла бы послужить моделью
многим картинам. Неожиданно она услыхала вопрос Майкла. В смысле его слов
нельзя было усомниться.
— Model? Jorgen, or somebody, must be with us,
if you like…
[12]
Руфь залилась краской и отвернулась, не зная,
что ответить. Он показал на альбом и повторил свой вопрос. Она отрицательно
покачала головой, не поднимая на него глаз. И тут же поняла, что ей хотелось бы
позировать ему. Хотелось, чтобы ее увидели. Хотелось стать той, которая
заставила бы Майкла рисовать людей такими же живыми, какими рисовал их Шиле.
Если бы она была не здесь! А в каком-нибудь городе. В другой стране. Там бы она
могла сказать: «Рисуй меня! Пиши! Смотри на меня!» Ей стало трудно дышать. Она
сразу заторопилась и пошла к двери. Майкл что-то сказал ей вслед. Наверное,
извинялся. Не надо сердиться, у него и в мыслях не было обидеть её. Она
красивая. Ему хочется написать красивую картину. Руфь поняла каждое слово, но
не подала виду. Не обернулась. Не посмотрела на него.
Дома, когда Руфь уже легла, ее начало трясти.
Она встала, подошла к тусклому зеркалу, висевшему над умывальником, и стала
разглядывать свое лицо.
Он сказал, что я красивая, думала она.
Ночью она стояла на пустоши высоко на склоне,
откуда открывался вид на море и на берег. И тут с облаков по старому
пароходному трапу спустился Бог. Он встал перед ней, лицо его скрывали облака.
Опустив вниз глаза, Руфь обнаружила, что из стоптанных сандалий Бога торчат
голые пальцы Майкла. Ногти на ногах были слишком длинные и не совсем чистые. Ей
захотелось сказать ему про ногти, но она не могла вымолвить ни слова. В руках у
Бога была старая школьная грифельная доска.
— Рисуй! — сказал Бог и показал ей на свои
ноги.
Потом небо потемнело, и она осталась одна с
грифельной доской. Доска была такая тяжелая, что Руфь поставила ее на землю,
прислонив к единственному росшему там дереву. Она знала, что ей надо найти
дорогу, вот только куда? Пока она пыталась вспомнить, с какой стороны она
пришла сюда, чтобы пойти в противоположном направлении и попасть туда, куда нужно,
послышался треск. Руфь сразу поняла, что это доска. Она не видела ее, но было
слышно, что доска упала в какую-то пропасть. Руфь решила идти прочь от этого
звука, а то она тоже упадет в пропасть, потому что разбила доску, данную ей
Богом. Однако не могла слипнуться с места. Ее ноги словно приросли к зеленой
траве.
Руфь проснулась, дрожа от страха. Одеяло
валялось на полу. Она выглянула в маленькое треугольное окошко. Сквозь струи
дождя можно было различить крышу и печную трубу дедушкиного домишка. С моря
наползал туман. Окрестности плавали в тумане, словно в белой пушице.
Она подошла к старому зеркалу. Темные пятна
портили его поверхность. Что в ней увидел Майкл? Она видела в зеркале только
свои широко открытые глаза.
Заметил ли он, что она дрожала? Нет. Она
чувствовала трепет во всем теле. Но отражение в зеркале было неподвижно. Она
подошла к своему платью, лежавшему на стуле. Скрипнули половые доски, и она
подумала, что не следует ходить по ночам.
Она надела клетчатое летнее платье и поверх
него джемпер. Спустилась босиком по лестнице и выскользнула из дома. По мокрой
траве она обошла лесок и большие валуны рядом с бабушкиным картофельным полем.
Миновав скалу, она побежала по берегу. Никто не должен был ее видеть.
При приближении Руфи собака тихонько заворчала.
Майкл показался в дверях, прикрываясь рубашкой. Увидев, что он голый, Руфь
растерялась. Она никогда не видела голого мужчину, даже прикрывшегося рубашкой.
Он отступил в тень и шепотом сказал:
— Заходи.
Поскольку Руфь приняла решение еще дома и уже
стояла на каменном крыльце дедушкиного домишка, было бы глупо сейчас
повернуться и убежать. Майкла, по-видимому, не смущала его нагота. Ведь он
видел много обнаженных статуй в Риме и много альбомов по искусству.
Руфь вошла в комнату. Что делать дальше, она
не знала. Она быстро закрыла и открыла глаза. Слишком быстро. Он стоял перед
ней, но она не смела позволить себе увидеть его. Взгляд ее притягивался вниз, к
его пальцам на ногах.
Майкл бросил рубашку на постель и молча
закурил трубку. Не глядя на нее, он ходил по комнате и сосал трубку. Это
длилось бесконечно. Руфь вдруг заметила, что плачет. Плачет беззвучно, ей было
ужасно стыдно.
Он сел к столу и что-то тихо сказал. Руфь не
разобрала. Кажется, он хотел ее утешить. Она провела рукой под носом, потом по
всему лицу.
Когда он встал и подошел к ней, она
почувствовала опасность. Страшную опасность. И отпрянула от его руки. Но он
вдруг словно проснулся и быстро отошел к столу с красками. Через мгновение у
нее в руках оказался альбом для набросков и уголь.
Майкл зажег обе керосиновые лампы, поставил
посреди комнаты стул и поманил ее, как будто сказал: «Иди сюда». Он этого не
произнес, только кивнул ей и сел возле окна.
Руфь вошла к нему в картину. Очерченный светом
круг обескуражил ее, она зажмурилась и отступила назад, чтобы . крыть лицо.
Нерешительно придвинула к себе стул. В руке у нее был уголь. Рука дрожала Она
подняла глаза. Майкл протянул к ней руки ладонями вверх, словно говоря: «Вот я.
Бери! Пользуйся!»
И вдруг она увидела все его глазами. Бедра. В
тени то, что было между ногами. Нереальное, но отчетливое. Плечи, бороду.
Вьющиеся на груди волосы. Тени на лице. Он поднял трубку и улыбнулся Руфи.
Платье промокло, пока она бежала под дождем.
Ноги тоже. Ее знобило. Проводя первые, нерешительные линии, Руфь чувствовала,
что вся покрылась гусиной кожей. Пальцы судорожно сжимали уголь. Но рука
повиновалась ей. Она была Руфью, и вместе с тем не была ею. Все как будто
перестало существовать. Майкл сидел неподвижно и был реален только для ее
линий. И в то же время он был единственным реальным в этой комнате.
Через какое-то время он встал и подошел, чтобы
посмотреть на ее рисунок. Руфь протянула ему альбом. Он склонил голову набок.
Между бровями залегли складки. Он поднес блокнот к свету и удовлетворенно
кивнул:
— Good! Very, very good."
[13]
Потом стал показывать и объяснять. О
перспективе и расстоянии. Руфь кивала, ей захотелось тут же все исправить. Но
он покачал головой. Нет. В другой раз. И продолжал объяснять, словно все было в
порядке вещей. Словно он не стоял перед ней голый. Кое-что она понимала, но не
все. Он стоял слишком близко и был голый. В комнате было холодно, даже одетой
Руфи было холодно. Но щеки ее пылали. Почему он не оденется? Ведь она уже
кончила рисовать? И ей надо идти.
