Я повидала множество съемочных групп, но методы Сьюзен стали для меня открытием.
Группа состояла всего из пяти человек, а за камерой стояла сама Сьюзен. Причем во время съемок она сразу же монтировала фильм, так чтобы не надо было слишком много вырезать. Я поняла, что она ничего не делает просто так. Причем ни у кого даже сценария не было. Сьюзен просто объясняла нам, что к чему.
Когда мы с Сэнди Миллер попали в тот маленький домик, а потом легли в постель, мне показалось, что любовная сцена расстроила Сэнди. Они со Сьюзен были любовницами, правда, тогда я еще этого не знала. Однако Сэнди хотела стать известной актрисой, а Сьюзен сказала, что эпизод очень важный, и Сэнди пришлось играть, причем без дураков, и она сделала все, как велела Сьюзен.
Не знаю, заметил ты или нет, но я не занималась с Сэнди любовью. Это делала Сэнди. И опять же, если ты не заметил, хочу сказать, что Сэнди — роскошная женщина. Благодаря Сэнди я наконец поняла, почему мужчины иногда называют женщину персиком. Сэнди сама была как большой сочный персик. А откровенно говоря, она штучный товар.
Уже позже, в Риме, я снова легла в постель с женщиной, со Сьюзен, естественно. Это было потрясающе. Но Сэнди и Сьюзен оказались действительно неразлучными. И нам со Сьюзен пришлось открыть глаза Сэнди на то, что произошло между нами. А поскольку я не знала, что Сьюзен и Сэнди любовницы, то ужасно рассердилась на Сьюзен.
Мы со Сьюзен занимались любовью только один раз, если, конечно, целый день, проведенный в любовных утехах, можно назвать одним разом. Так вот, тогда, в Риме, Сьюзен лежала в постели и курила сигарету, а я вошла и присела на краешек кровати. А потом я заметила, что она раздета. Она откинула простыню, легла на подушки и, все так же не выпуская сигарету изо рта, уставилась на меня. Я придвигалась ближе и ближе, потом протянула руку и дотронулась до нее, а так как она не отодвинулась, то я просунула руку ей между ног.
Я словно дотронулась до языка пламени, умудрившись не обжечься. Я сделала это. Потом я поцеловала ее в грудь. Для меня это было очень важно, особенно после того, как я, словно бревно, лежала тогда рядом с Сэнди. А если честно, то я не отказалась бы хоть ненадолго занять место Сэнди.
Но именно из-за Сэнди продолжения не последовало, и, честно говоря, мне вовсе не надо было спать со Сьюзен, чтобы любить ее. Мы остались с ней хорошими друзьями. Мы купили мотороллер, точно такой же, как я оставила дома, и везде раскатывали вдвоем. Мы даже добрались до Помпеи, проехав всю ночь.
Сэнди же была не из тех женщин, кого можно было усадить в седло мотороллера. Я имею в виду, она не хотела портить прическу. Но она терпела меня, поскольку я больше не была ей соперницей.
Сэнди чем-то напоминает мне мою маму. Она не только пассивна, но и не имеет своего голоса. Сколько раз я становилась свидетельницей того, как Сьюзен и говорила за нее, и озвучивала ее мысли. Сэнди была из тех людей, которые, подобно моей маме, не имеют своей головы на плечах. Причем не скажу, что Сэнди тупая. Вовсе нет. Но на своем пути я уже не раз встречала подобных женщин, а вот таких, как Сьюзен, — нет.
Но лишь на Каннском кинофестивале до меня дошло, что Сьюзен тоже не встречала таких, как я. Она считала меня своим — и только своим — открытием и хотела, чтобы я снималась у нее и дальше. Положа руку на сердце, я была так увлечена Сьюзен, что меня не слишком интересовало, как ей видится мое будущее. Когда мы были вместе, у меня всегда возникало ощущение скорости и легкости, будто у нас на ногах семимильные сапоги из волшебной сказки.
Такое я испытала только с тобой. Когда ты рисуешь, то напоминаешь мне Сьюзен в монтажной комнате. Ты так сосредоточен, что ничто на земле не в силах отвлечь тебя. Но когда ты прекращаешь рисовать, то будто молодеешь прямо на глазах, и тогда кажется, что тебе плевать на мнение окружающих. Мы могли бродить по берегу и часами разговаривать или завалиться куда-нибудь, все равно куда, так как это не имело значения, поскольку ты мог в любую минуту вернуться к своим картинам.
Но теперь о моей маме. Мама — твоя полная противоположность. Я еще не встречала такого профессионала в своем деле, как она. Я хочу сказать, что все, кто когда-либо работал с моей мамой, боготворили ее: на съемочной площадке она работала идеально и была поистине неутомима. Она всегда знала роль назубок, умела попасть прямо в точку, а при пересъемке — принять нужную позу. Она могла, например, к семи вечера напиться в стельку и совсем потерять голову, но к полуночи каким-то чудом умудрялась прекращать безобразия. И она никогда не опаздывала.
Но маму вечно кто-нибудь использовал. Она столь же беспомощна, сколь и полезна для других. Надо написать для нее роль, направить на нее юпитеры, указать ей, что делать. Без чужой энергии от нее мало проку.
Ну а Сьюзен была не только режиссером. Она была продюсером, сценаристом, финансовым директором. Я видела, как она часами сидит в монтажной на киностудии «Чинечитта». Она лично выбирала места для съемок, чтобы снять больше материала и вставить в фильм. И лично проверяла качество копий фильма. Она вложила собственные деньги, чтобы сделать четыре превосходные копии. А саундтрек был исключительно заслугой Сьюзен, поскольку у нас не было хорошего звукооператора.
Когда мы обсуждали ее следующий фильм, действие которого должно было разворачиваться в Бразилии, она ждала от нас активного участия. Ей не нравилась и полная пассивность Сэнди. Она умела использовать вас, хотели ли вы того или нет. Она была всеядной. Она потребляла всех и вся. Мне так и не удалось понять степень ее самомнения. Интересно, а можно ли верить в себя настолько, чтобы полностью забыть о собственном «я»?
Вернувшись из Рима на Сент-Эспри, я рассказала маме о бразильской картине Сьюзен, и мама ответила, что все, конечно, хорошо, но тогда кто-нибудь должен поехать со мной в Бразилию, чтобы я была под присмотром, хотя лично она не возражает. А еще она заметила с некоторой долей презрения, что если Сьюзен не найдет в Каннах закупщика, то ей конец.
Ладно. Сьюзен и сама это прекрасно знала. Вот для чего, собственно, и нужен был Каннский фестиваль. Не только для завоевания призов или веселого времяпрепровождения в «Карлтоне», но и для поиска закупщиков, способных пустить картину в прокат в Европе и Америке. И мама сказала, что сама поедет в Канны, и организует Сьюзен пресс-конференцию, и вообще сделает все возможное, чтобы запустить фильм.
Ну, мама не покидала Сент-Эспри с тех пор, как мне исполнилось двенадцать. Естественно, я была очень взволнована. Для Сьюзен это очень много значило, да и для меня тоже: ведь при маминой поддержке и с учетом того, что я ее дочь, мы вполне можем рассчитывать на независимого закупщика для продвижения фильма в Штагах. Как прекрасно понимала Сьюзен, киностудии вряд ли хорошо отнесутся к фильму; не рассчитанному на широкую аудиторию, а потому независимый закупщик — именно то, что надо.
Бразильская картина непременно имела бы успех. Сэнди предназначалась роль американской журналистки, которую отправили в Бразилию, чтобы писать путевые заметки о пляжах и бикини, а мне — роль проститутки, с которой познакомилась Сэнди: белой рабыни, доставленной в страну известной криминальной группировкой. Сэнди должна была спасти меня и увезти из Бразилии. Ну и конечно, мой сутенер состоял в той самой преступной группировке и, по замыслу Сьюзен, должен был умереть, хотя действительно меня любил и все такое, но Сьюзен хотела усложнить сюжет, совсем как в «Конце игры».
