Я вышел из отеля и сел в такси. Единственное, в чем я сейчас действительно нуждался, — оказаться рядом с ней, прижать ее к себе и сказать, что люблю. Я молил Бога, чтобы Джордж Галлахер своим звонком не вспугнул ее. Я хотел застать ее дома, когда приеду.
Да, я признался бы, что шпионил за ней, признался бы во всем, а потом сообщил бы, что я принял решение — больше никаких вопросов — и настроен вполне серьезно. Сегодня же вечером мы покинем Сан-Франциско и направимся на юг.
Если она сможет простить мне, что я совал нос в ее дела, все будет хорошо.
Я с удовольствием представил себе, как мы загрузим мини-вэн и отправимся в долгую дорогу через всю страну, через горы и пустыни, чтобы оказаться наконец в Новом Орлеане с его удушающей жарой.
И к черту плохие воспоминания, связанные с домом, с моей матерью, книгами и прочим! Мы с Белиндой сможем открыть новую страницу и оставим прошлое позади. И там нас никто никогда не найдет.
Пока такси пробиралось по Маркет-стрит по направлению к Кастро, я в очередной раз открыл биографию Бонни и вгляделся в фото Морески: карие глаза за стеклами очков, густая темная шевелюра.
— Спасибо тебе, говнюк! — произнес я вслух. — Ты вернул мне ее, благодаря тебе теперь у нас все будет хорошо, потому что ты хуже меня.
Казалось, он таращится на меня со страницы дешевой книжонки. И на какую-то секунду я вдруг понял: я не испытываю к нему ненависти, поскольку понимаю, что мы с ним братья. Ведь мы оба не смогли устоять перед ней. И оба пошли на риск, чтобы получить ее. Как он сейчас, должно быть, смеется надо мной.
Ладно, пошел он куда подальше!
Я чувствовал такое облегчение и радостное возбуждение, что мне было плевать на Морески.
Я вспомнил о том, что рассказала мне автор биографии Бонни: о попытках самоубийства, как машина Бонни чуть было не упала со скалы на Сент-Эспри.
И тогда многое становилось на свои места: это объясняло и преждевременную зрелость Белинды, ее странную, почти пролетарскую жесткость, и ее манеру одеваться, и даже ее искушенность.
Скорее всего, она уже была сыта всем по горло еще до поездки в Лос-Анджелес, а потом ссылка в Швейцарию, и она понесла наказание вместо Морески, который ее изнасиловал, и «Полет с шампанским» продолжался для нее уже в другом месте. Пошли они к черту! И благодарю Тебя, Господи, за все их безумства.
Ведь мы с Белиндой тоже не ведаем, что творим!
Только не уходи, только жди меня дома, моя дорогая, что бы ни наговорил тебе Джордж Галлахер! Только дай мне шанс!
23
Но когда я наконец вернулся домой, Белинды там не было.
Я поднялся по лестнице и прошел в ее комнату.
Все ее вещи были собраны и лежали на кровати: новые кожаные коричневые чемоданы, которые я ей купил, и старый потрепанный, еще с Хейт.
Я заглянул в шкаф и сразу же понял, что Белинда упаковала абсолютно все. Остались лишь легкий запах жасмина от подушечек для белья да атласные плечики для одежды.
Но багаж пока что оставался в комнате! Даже косметичка. Хотя чемоданы были уже закрыты на замок.
Какое странное, завораживающее зрелище!
Оно напомнило о том, что я видел много-много лет назад: о голых матрасах на кровати моей матери в день ее смерти.
Я как раз вернулся с занятий и поднялся наверх, чтобы узнать, как себя чувствует мать. Мне казалось, она будет болеть еще очень и очень долго. И, увидев голый матрас, я тотчас же понял, что она умерла, пока меня не было.
Ее уже успели отвезти в морг. Лето выдалось жарким, и тело нельзя было оставлять дома до моего возвращения.
«Ступайте на Мэгазин-стрит, — сказала мне сиделка, с которой я столкнулся в дверях спальни. — Вас там уже ждут».
Мне надо было пройти пять кварталов по тихим тенистым улицам Гарден-Дистрикт. Потом я увидел мать в морге. Прощай, моя дорогая Синтия Уокер! Я люблю тебя.
Но Белинда еще никуда не ушла. По крайней мере, пока.
Я отнес в ее комнату коробку из «Сакса», вынул из нее белое с серебром платье и аккуратно повесил на атласные плечики.
Потом поднялся в мастерскую, на всякий случай оставив открытой дверь, чтобы не пропустить момент прихода Белинды.
Я еще раз провел ревизию своих работ.
Теперь у меня уже было полностью готово двенадцать картин, написанных с Белинды в это самое удивительное лето моей взрослой жизни.
Последней картиной, которую я успел закончить, стала еще одна из серии «Художник и натурщица», основанная на фотографиях наших любовных утех. На сей раз у меня вышло гораздо лучше, хотя мне претило писать собственное обнаженное тело, придавившее своей тяжестью хрупкую Белинду. Но сама картина получилась потрясающей, и лицо Белинды, нарисованное в профиль, чем-то напоминало ее лицо в кадре из фильма «Конец игры»: того эпизода, где Белинду ласкает рыжеволосая женщина.
Была ли Белинда на моей картине уже женщиной или еще девочкой? И так как ее детского лица практически не было видно, она казалась вполне созревшей женщиной с нимбом пышных волос, словно у принцессы из сказки.
Незаконченной оставалась лишь одна работа: «Белинда в баре ресторана „Опера“». На картине Белинда нарисована на фоне огромных золоченых зеркал и столиков, причем, как всегда, обнаженной: на ней были только туфли на шпильках и черные перчатки.
Хорошо прорисованная фигура, мрачное лицо, пухлые губы, немигающий взгляд.
Ух, я не мог без дрожи смотреть на картину. Но когда я вглядывался в нее, то начинал понимать, что все, абсолютно все, будет просто прекрасно.
Но сейчас была дорога каждая минута: время терять больше нельзя.
Я принялся аккуратно спускать картины вниз: сперва сухие, затем влажные, потом — сырые и, наконец, совсем мокрые — и начал укладывать их в багажник мини-вэна.
Конечно, повреждений по краям избежать не удастся, но это дело поправимое.
Я все восстановлю, когда мы доберемся до Нового Орлеана. Стойка в багажнике, на которой хоть стеклянные листы перевози, обезопасит полотна.
А позже я пойму, какой будет следующая серия картин. Озарение придет, как только мы окажемся в доме моей матери. Я твердо знал, что так будет.
Белинда, возвращайся скорей! Просто войди в эту дверь и позволь мне тебя обнять! Давай начнем все сначала!
Уложив в багажник картины и самые необходимые вещи, я стал собирать в дорогу свою одежду.
Я хотел отнести в машину и ее чемоданы, но не решился заходить так далеко.
Не вздумает же она убежать без вещей! Надеюсь, что нет. Я хочу сказать, что она ведь оставила и свой жалкий чемоданчик, и косметичку, и…
Однако напольные часы уже пробили три раза, а она так и не появилась.
