— Остынь и сбавь обороты. Ты говоришь о моем начальстве!
Взяв у официанта очередной стакан, я выжидающе посмотрел на Алекса:
— Клянусь, все останется между нами!
— Ладно, — согласился он. — Потому что дело настолько серьезное, что может стоить мне карьеры в Голливуде. И вообще, я рискую получить волчий билет, и тогда вход на все киностудии города будет мне заказан. А потому держи рот на замке и никому не говори, от кого получил информацию. Ты понимаешь, на кону моя работа в кино, и я не пойду против Морески…
— Клянусь!
— Ладно. Поговаривают, скорее шепчутся по углам, что Марти Морески изнасиловал девочку. Вот так-то. А Бонни застукала его — и пиф-паф!
У меня все слова застряли в горле.
— На следующий день они собрали ее вещи, чтобы отправить бедного ребенка в Швейцарию. Бонни была на транквилизаторах, Марти — в отделении интенсивной терапии. Из Техаса прилетел брат Бонни и посадил малышку на самолет, от греха подальше.
— И Бонни простила Марти.
— У нее не было выхода, сынок.
— Ты, наверное, шутишь!
— Джереми, не спеши судить тех двоих. Послушай меня. Я уже много лет знаю нашу дамочку. Она из тех красивых женщин, которые абсолютно ничего из себя не представляют, а когда им случайно удается чего-то достичь, они ломаются. И деньгами здесь не поможешь. Слава только ухудшает дело. Можно смело сказать, что после шестидесятых Бонни стала живым трупом. В Париже она уверовала в Новую волну и все такое, а еще таскала книжки Жана Поля Сартра под мышкой. Фламбо и его артистическая братия заставили ее поверить, будто она личность, а вокруг происходит нечто особенное. Они научили ее тому, чего женщинам ее типа знать не стоит. А потом съемки на протяжении десяти лет в вестернах, которые клепали макаронники, и гладиаторских эпопеях убили бедную девочку. Я хочу сказать, что она самая обычная женщина, вполне заурядная, но достаточно красивая, чтобы стать примерной докторской женой и жить с ним в загородном доме с пятью спальнями.
Ну а Морески закачал в нее достаточное количество бальзамирующего состава, чтобы она не начала гнить прямо на корню. Если она завалит «Полет с шампанским» — ей конец. Таблетки, алкоголь, пуля — какая разница! К тому же она сожгла за собой все мосты. Даже старые друзья ее ненавидят. Блэр Саквелл — ну, знаешь, «Миднайт минк», — сделавший ее знаменитой, и актрисы, с которыми она общалась в Европе, — никто из них сейчас не может до нее дозвониться. А потому они сидят себе в «Поло-лаундж» и распинают ее. У дамочки сейчас вся жизнь взаймы.
— А как насчет Морески?
— Если хочешь знать мое мнение, он не так уж плох. Он на сетевом телевидении, причем сосет там у всех, и, хотя, возможно, сам этого и не знает, ничуть не хуже других. А в принципе, возможно, даже лучше большинства из тех, кто его окружает. Вот почему в тридцать пять ему и удалось попасть на самый верх. И история жизни у него соответствующая. При прочих равных условиях он добился большего, чем кто-либо другой. Джереми, эти люди не такие, как мы с тобой.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Сынок, у тебя есть твои картины. И еще богатая внутренняя жизнь и все те ценности, о которых ты так любишь рассуждать. Когда я смотрю тебе в глаза, то всегда встречаю взгляд настоящего человека. Что до меня, то я счастлив. Я всегда счастлив. Я умею быть счастливым. Меня научила Фэй. Но даже после смерти Фэй я сумел выстоять. Но те люди не умеют чувствовать, как ты или я, и никогда не умели.
— Я понимаю, о чем ты, но ты даже представить себе не можешь, какая ирония судьбы в том, что тебе приходится говорить все это именно сейчас.
Я пригубил «Кровавую Мэри», и на глаза в очередной раз навернулись слезы. Красная гостиная казалась зловеще притихшей. Алекс грустно мне улыбался из-под полей своей шляпы. Он взял сигарету, и тотчас же два официанта бросились к нему, чтобы дать прикурить.
— Я тебе вот что хочу сказать о Марти, — продолжил Алекс. — Может, они и лизались минут пять с дорогой крошкой, а потом до нее вдруг дошло, что он взрослый мужчина, не какой-нибудь там пацан на заднем сиденье автомобиля, и так легко его не отбрить, и она начала звать мамочку, а мужчине потом, хоть на пупе извертись, придется расплачиваться до конца жизни.
— Он или кто-нибудь другой, — не выдержал я.
— Джер, кончай вилять! Объясни наконец, какое отношение это имеет к тебе! Я хочу знать прямо сейчас.
— Алекс, ты даже представить себе не можешь, как я тебе благодарен за все. Ты дал мне именно то, что мне было нужно.
— Для чего нужно? Джер, я с тобой говорю. Ответь мне, пожалуйста.
— Алекс, я тебе все расскажу. Обещаю. Но всему свое время. И можешь мне поверить, сейчас для тебя же будет лучше ничего не знать. Если тебя кто-то начнет расспрашивать, то ты с чистой душой сможешь ответить, что был не в курсе.
— Какого черта!
Я молча встал.
— Уокер, сейчас же сядь на место! Садись!
Я сел.
— А теперь послушай меня, Джереми! Мы долгие годы были друзьями, и у меня нет никого на свете дороже тебя.
— Алекс…
— Но был в моей жизни тяжелый период, после смерти Фэй, когда я в тебе нуждался и ты пришел на помощь. За одно только это, сынок, я сделаю для тебя все, что в моих силах, буквально все.
— Алекс, ты мне ничего не должен, — ответил я. И не солгал.
После похорон Фэй любовник Алекса, молодой актер, переехал к нему жить и принялся подсыпать Алексу лошадиные дозы антидепрессантов в еду и питье, а сам тем временем продал половину хозяйской мебели и сувениров. Когда Алекс понял, что происходит, он прямо в пижаме пошел к соседу, чтобы позвонить мне, поскольку все телефоны в его доме были отключены. Я тут же примчался, открыл дверь своими ключами и вышвырнул парня, хорошенько ему пригрозив.
Алекс явно преувеличил мои заслуги. Парень, конечно, был альфонс и наглец, но в то же время жуткий трус. Мне же весьма польстило, что Алекс позвонил именно мне. Но случай тот больно задел Алекса, действительно больно. Мы тут же уехали в Европу и жили в его доме неподалеку от Портофино до тех пор, пока он не оправился настолько, чтобы приступить к работе.
— Алекс, тогда мне очень даже понравилось чувствовать себя героем, а время, проведенное с тобой в Портофино, было лучшим в моей жизни.
— Ты в беде, Уокер. Знаю, что в беде.
— Нет, вовсе нет. С чего ты взял?
— Тогда скажи мне, кто та юная леди, — продолжал настаивать он. — Та милая юная леди, что подошла к телефону, когда я звонил тебе домой сегодня утром.
Я не ответил.
— Надеюсь, не эта малышка, которая, как думают люди, сейчас в швейцарской школе?
— Да, то была Белинда. И обещаю, что в один прекрасный день тебе все объясню. Но сейчас, пожалуйста, не говори никому. Клянусь, я скоро позвоню.
