Я имею в виду, что Рим — тоже опасный город, но Рим мне абсолютно понятен. А Париж вообще знаю очень хорошо. Может, я себя и обманывала, но там я чувствовала себя в безопасности. А Нью-Йорк? Я не умела играть по его правилам.
Но первые две недели дела шли неплохо. Папа водил меня на мюзиклы. Мы посетили все шоу на Бродвее. Папа привел меня в свой салон, который показался мне просто невероятным, будто я попала в другой мир.
На самом деле в глубине души папа ненавидит профессию парикмахера. Правда-правда, ненавидит. И если бы вы видели его салон в Нью-Йорке, то сразу поняли бы, что ему удалось сделать.
Это похоже на что угодно, только не на салон красоты. В помещении много темного дерева и выцветших восточных ковров. А в старинных латунных клетках сидят какаду. На стенах старые гобелены и потемневшие пейзажи, принадлежащие кисти неизвестных европейских художников. Словом, папин салон скорее напоминает закрытый мужской клуб. Но я знаю, что папа таким образом защищается, и не только от того, что он парикмахер, но и от того, что он гей.
При всей папиной мягкости и добродушии, он ненавидит себя за то, что он гей. И мужчины в его жизни, даже Олли с его театральными манерами, напоминают папин салон. Если бы папа мог, то наверняка курил бы трубку. Вот Олли, например, курит трубку.
В любом случае в папином салоне все было подлинным, за исключением, возможно, сочетания вещей. Дамам подавали чай в старинных фарфоровых гостиничных чашках на серебряных подносах, совсем как в твоем доме в Новом Орлеане. Я хочу сказать, что салон очень красивый, хотя и мрачный, причем все парикмахеры из Европы, а дамам приходится записываться за полгода вперед.
Но вот спать там было негде. Так как папа никогда там не жил. И тут он неожиданно заговорил о том, чтобы купить еще одну квартиру в том же здании, чтобы мы могли поселиться вместе. А когда он стал постоянно ночевать у меня, я поняла, что Олли Бун выгнал его из дома.
Я была раздавлена этой новостью, абсолютно раздавлена. Неужели я отравляю все вокруг и разрушаю жизнь каждого взрослого, с которым имею дело? Олли любил папочку. Я точно знаю. И папочка любил Олли. Но они расстались из-за меня. И я потом страшно мучилась. Я просто не знала, что делать. Папа притворялся, что вполне счастлив. Но он вовсе не был счастлив. Он просто-напросто злился на Олли, а еще ему мешало его упрямство.
А потом началось. В салон пришли двое мужчин, которые стали показывать другим парикмахерам мои фото и расспрашивать их, не появлялась ли я в их заведении. Папа пришел в бешенство, когда узнал обо всем. Те люди оставили номер телефона, и папа позвонил им. Он сказал, что узнал на фотографии свою дочь. Что, черт возьми, происходит?
Судя по папиным словам, мужчины, довольно скользкие личности, оказались юристами. Они напомнили папе, что у него нет никаких прав на меня. Они сказали ему, что если он только попробует вмешаться в ход их расследования, если он только посмеет обсуждать с кем бы то ни было, что я пропала, или сделает сей факт достоянием гласности, то ему грозит дорогостоящее судебное разбирательство.
— Белинда, сиди дома и не высовывайся, — велел мне папа. — И ни шагу на улицу, пока я тебе не позвоню.
И звонок не заставил себя долго ждать. На этот раз звонил Олли. Те самые юристы заглянули к нему в театр. Они сообщили ему, будто у меня психическое расстройство, я сбежала из дома, могу здорово себе навредить и Джи-Джи не вправе решать, что для меня хорошо, а что плохо. Если Олли хоть что-то увидит или услышит, то должен позвонить напрямую Марти Морески, который, кстати, был всегда большим поклонником таланта Олли. И вообще Марти в скором времени прилетит в Нью-Йорк, чтобы обсудить возможность экранизации «Багрового Марди-Гра». По мнению Марти, этот фильм гораздо перспективнее экранизации «Долли Роуз».
Чушь собачья! Откуда у Марти время летать в Нью-Йорк ради сделки по какому-то там фильму?! Нет, то была скрытая угроза. И Олли это прекрасно понимал. И я тоже это прекрасно понимала.
— Послушай меня, моя дорогая, — произнес Олли самым что ни на есть театральным голосом. — Я люблю Джи-Джи. И если уж быть до конца откровенным, я не могу жить без него. Мой маленький эксперимент попробовать обойтись без Джи-Джи не удался. Это оказалось выше наших сил. Но те люди буквально ходят за Джи-Джи по пятам. Возможно, они уже в курсе, что он тебя видел. Бога ради, Белинда, не навязывай мне подобную роль. Я еще ни разу в жизни ни в одной из моих постановок не исполнял роль негодяя.
Итак, до свидания, Нью-Йорк!
Ну и куда может податься сбежавший из дома ребенок? Куда может податься ребенок, которому смертельно надоели снег, ледяной ветер и грязь Нью-Йорка? И что это за рай такой для уличных детей, где на тебя не наезжают полицейские просто потому, что сиротские приюты уже переполнены?
Я немедленно позвонила в аэропорт. Ближайший рейс был на Сан-Франциско, вылет из аэропорта Кеннеди через два часа. Я собрала дорожную сумку, пересчитала деньги, отказалась от телефона и коммунальных услуг и рванула из Нью-Йорка.
Я позвонила папе перед самой посадкой. Папа ужасно расстроился. Юристы, или кем бы они ни были, заглянули к Олли в Сохо. Они опросили соседей. Но когда я сказала папе, что я в аэропорту и у меня только пять минут, он совсем расклеился.
Я еще никогда не видела папу плачущим. Но сейчас он действительно расплакался в трубку.
Он сказал, что немедленно приедет и я должна его подождать. Мы вместе вернемся в Европу, и плевать ему на все. Он никогда не простит Олли того дурацкого звонка. И на салон ему тоже плевать. Папа разваливался на куски прямо на глазах.
— Перестань, папочка! Не надо! — попыталась я его успокоить. — Ты рискуешь гораздо больше, чем Олли Бун. Я тебе обязательно позвоню. Обещаю. И даже не знаю, как тебя благодарить за все, что ты для меня сделал. Передай Олли, что я уехала. Сделай это за меня. — И тут я не выдержала и заплакала. Самолет вот-вот должен был взлететь, и времени у меня осталось только на то, чтобы сказать: — Папа, я люблю тебя!
Сан-Франциско превзошел мои самые смелые фантазии.
Возможно, все выглядело бы несколько по-другому, если бы я приехала прямо из Европы, с живописных улиц Парижа или Рима. Но после зимнего Нью-Йорка Сан-Франциско показался мне самым красивым городом на земле.
Я только что брела по снегу на пронизывающем ветру — и вот уже гуляю по тихим солнечным улочкам, застроенным викторианскими особняками. Я даже проехалась на трамвае до залива, а еще прогулялась по тенистому парку «Золотые ворота».
Я и не знала, что в Америке есть подобные города. По сравнению с ним Лос-Анджелес, с его пыльными улицами, выглядел просто по-дурацки, а Даллас, с его башнями и автотрассами, — холодным и бездушным.
Здесь в первый же день нашлись ребята, готовые мне помочь. Я получила комнату в общей квартире на Пейдж-стрит. Мне казалось, что в Сан-Франциско со мной не может случиться ничего дурного, и я тут же стала искать пути изготовления фальшивого удостоверения личности. Я шлялась по Хейт-стрит в надежде встретить бродяжек вроде себя и фланировала по Полк-стрит с двумя работавшими по вызову геями, с которыми успела подружиться.
