Я мысленно вернулась к нашему недавнему разговору. С его точки зрения, я не только не любила своего брата, я была скверной женой. Оказывается, ему нужна моя душа, а он получил только тело. Я нервно засмеялась. Он считает себя обманутым… в самом деле считает? В его словах звучала злость, а еще… я бы сказала, отголоски давней боли, если б способна была вообразить подобное. Он сукин сын, которому плевать на других. Он не получил то, что, как он считал и считает, принадлежало ему по праву… Может, я ошибалась и его равнодушие на самом деле было ненавистью сродни моей.
Разговор с ним не принес ничего, кроме боли, мы были на разных полюсах и навсегда там останемся. Бессмысленный разговор. Но я боялась, мы непременно к нему вернемся, и хотела этого, может, на этот раз у меня хватит сил сказать ему все… Зачем? Просто выговориться, избавиться от накопленных обид? Теперь вдруг выяснилось, у него имелись свои. Знай я об этом раньше… Что? Постаралась бы использовать? Причинить боль? На самом деле он ничего не чувствует, ломает передо мной комедию с одной целью: заставить меня поверить, что во всех своих бедах виновата я и только я… Ловко, ничего не скажешь. Я не сказала «нет» в тот первый вечер, а потом с наслаждением мстила ему за это четыре года. Лживая сволочь, вот он кто…
Я нервно бегала по комнате, мысленно обращаясь к нему с гневной речью, а получился длинный перечень обид. Зачем мне все это сейчас, когда я уже избавилась от него? Он не заставит меня вернуться, не сможет заставить, да это ему и не нужно. Он, как и я, почувствовал себя наконец-то свободным. Мы держали друг друга в тюрьме целых четыре года, и каждый считал тюремщиком другого, а теперь вдруг выяснилось, что оба мечтали о побеге… Печальный итог…
Бессонов вошел в номер, я слышала, как он разговаривает с охранником, и испуганно замерла. Он заглянул в спальню и бросил коротко:
— Есть новости.
Когда я появилась в гостиной, Бессонов был там один, настраивал ноутбук, расположившись в кресле за журнальным столиком. Махнул мне рукой, предлагая к нему присоединиться, а меня покоробило от этого хозяйского жеста. Если я начну цепляться к нему из-за этого, наше расследование обернется затяжным семейным скандалом, которого мы тщательно избегали четыре года. Да пусть хоть ногой машет, мне плевать.
Я подошла и села рядом.
— Запись сделана час назад, — пояснил он.
На экране появилось изображение. Мужчина находился спиной к видеокамере, но я без труда узнала Валеру. Он вошел в кафе. Столики справа и слева. Устроился в углу, теперь я видела его лицо. Микрофон оказался слишком чувствительным, голоса окружающих людей сливались в невнятный шум. Вскоре возле Валеры появился мужчина, на некоторое время скрыв его от камеры. Он сел напротив, и я смогла его разглядеть. Высокий, худой, лет шестидесяти, лысина в обрамлении седых волос. Лицо неприятное. Он что-то сказал Валере, слов, по-прежнему, не разобрать, а тот развел руками, точно говоря: «Ничего не поделаешь». Напряженное лицо мужчины крупным планом, он опять что-то говорил, я решила: очень похоже на угрозы. Валера слушал молча и кивал. Наконец мужчина достал из внутреннего кармана пиджака пухлый конверт и перебросил Валере. Тот кивнул в очередной раз и убрал конверт в карман пиджака. Мужчина встал и направился к выходу. Валера выпил кофе, который ему в тот момент принесли, взглянул на часы и покинул кафе.
— Кто этот тип? — спросила я, когда экран погас.
— Гордеев Лев Павлович. Бизнесмен и большой приятель здешнего губернатора.
— Странно, — нахмурилась я. — Что, по-твоему, он передал Валере? Деньги?
— Похоже, — пожал плечами Бессонов.
— Но… Валера его боялся. Он прятал труп, чтобы отвести подозрения полиции и отца Гордеева от своего клуба. У меня сложилось впечатление, Гордеева он опасался куда больше полиции. И вдруг он получает от него деньги. За что?
— Ответ напрашивается сам собой: все это время Валера не сидел сложа руки и вычислил убийцу… А может, не просто вычислил, а раздобыл доказательства. Кстати, в клинике, где лежит жена Гордеева, он побывал гораздо раньше меня, если быть точным, неделю назад.
— И Гордеев решил его отблагодарить?
— Возможно, его благодарность вынужденная, — заметил Бессонов.
— То есть Валера его шантажировал?
— Для начала я хочу проверить свою догадку. Для этого придется встретиться с Ольгой.
Он достал мобильный, набрал номер, а когда Ольга ответила, сказал только одно слово:
— Приезжай, — и равнодушно отбросил телефон. А мне вновь захотелось огреть его чем-то тяжелым. Может, не один раз и даже не два, чтобы увидеть наконец, как с его физиономии сползет это самодовольное выражение.
— Не думаю, что нам следует с ней встречаться, — сказала я, удивляясь, что голос мой звучит почти спокойно.
— Ты можешь подождать в спальне, — закрывая ноутбук, ответил он. — Вряд ли наш разговор продлится долго.
— Ты ведь уверен, что она приедет? — не удержалась я.
— Конечно.
— Конечно… Она все еще любит тебя. А ты собираешься ее использовать.
— Я собираюсь разобраться в этой истории, только и всего.
— Для достижения цели все средства хороши?
— Что это тебе вздумалось читать мне нотации? — удивился он. — Ах, да… я забыл… вы, кажется, успели подружиться. А если выяснится, что она точно так же использовала тебя? Или ты ей готова простить этот маленький грех и твое возмущение распространяется только на меня? Я хочу задать ей вопрос, отвечать на него или нет — решать ей. А сейчас, будь добра, отправляйся в спальню.
Я стремительно удалилась, так хлопнув дверью, что, должно быть, содрогнулся весь этаж, а Бессонов засмеялся. Я села на краешек кровати и стиснула руки, пытаясь унять нервную дрожь. Бессонов прохаживался в гостиной, что-то насвистывая. Я думала об Ольге, о том, как она мчится сюда сломя голову… Неужели она так и не поняла, с кем имеет дело? У нее есть мужчина, который ее любит, а этот мерзавец бросил ее тогда, бросит и сейчас. А она летит, как мотылек на огонь свечи… Она готова страдать вновь, да еще находит ему оправдание. Наверное, настоящая любовь только такой и бывает, твое собственное «я» вдруг отступает на второй план, и ты способен на все ради своей любви. А она поманит и предаст. И тогда у тебя ничего не остается…
В дверь громко постучали, Бессонов направился в холл, а я чуть приоткрыла дверь спальни. Тихий смех, Ольгин восторженный шепот, слов было не разобрать, какая-то возня, а потом голос Бессонова, довольно громкий:
— Мне известен твой темперамент, но не могла бы ты на время оставить в покое молнию на моих брюках…
— Ты сам виноват, все эти дни я пребываю в нетерпении, когда тебе надоест валять дурака…
— Ну, вот и дождалась… Выпьешь?
— Чуть-чуть… Я боялась, что ты уедешь…
— Твои страхи были напрасны…
