Я поняла, про что он. Несмотря на то что стенки до половины в теплице сложены из камня, вторая их половина и крыша были сплошь стеклянными. Мне и самой в голову мельком приходили подобные мысли, но за делами я забыла о них.
– И что ты предлагаешь? – поинтересовалась я.
– Переносную печь, – лаконично ответил Генри. – Когда надо – топим, когда нет, то нет. Раньше от общего камина труба к теплице вела, еще мой дед рассказывал. Когда усадьбу бросили, она со временем засыпалась. Теперь уж не найти.
Немного подумав, я согласно кивнула.
– Только, боюсь, есть один момент, – начала я. Идея мистера Гивела мне понравилась, однако в ней оставался небольшой изъян. – Нельзя огонь без присмотра оставлять. Пойдет что не так, и мы без урожая останемся.
– Так я по ночам мало сплю. Могу подежурить, – предложил мужчина.
Но мне пришлось отвергнуть его предложение.
– В твоем состоянии никак нельзя простывать. Ты еще не оправился.
– Тогда вечером протопить и рано-рано утром, – не растерялся Генри. – Если я не встану, так кого-нибудь из мальчишек послать. По утрам… – Тут он закашлялся, все же долгий разговор был ему не по силам. – По утрам самый морозец. Тогда и надо подогревать.
– Еще подумаем, – уклончиво ответила я, опасаясь заставлять ребят по ночам заниматься таким опасным делом, как присмотр за огнем.
Старшему сыну Порриманов было четырнадцать. В принципе парнишка уже взрослый, особенно по местным меркам, но я отчего-то не могла вот так решиться и отринуть все привычки прежней жизни, где дети такого возраста – все еще обыкновенные дети. А не как здесь – порой в двенадцать уже единственный кормилец в семье.
Мы потихоньку выправляли хозяйство. Ящики с рассадой уже перекочевали в теплицу, и теперь, радуясь солнышку (в доме было темновато), те росли, наверстывая упущенное. Наступил конец марта, земля почти очистилась от снега. Только еще в густой тени он лежал ноздреватыми буграми, с боками, покрытыми черной сажевой окантовкой.
Единственное, что омрачало весенние события, так это неприятности с деревенскими. Слух, что маркиза теперь живет в доме вместе со слугами, быстро облетел всю округу. И на меня стали ходить смотреть, как на диковинную зверушку.
С самого утра стайки ребятишек подкрадывались к нашему дому, заглядывали в окна, а когда их спугивал кто-нибудь из мужчин, облепляли полуразваленный самодельный плетень, огораживающий двор; завидев меня, со всей детской непосредственностью тыкали пальцами, галдели и смеялись. И хотя я ничем не выделялась среди моих девушек, но в лицо меня уже знали, и стоило мне только заняться каким-нибудь делом во дворе, как они вытягивали шеи и принимались галдеть еще сильней.
Но детвора оказалась не самой большой неприятностью – хоть шума от них и много, зато вреда не было. Неожиданной проблемой стали взрослые парни. Они приходили к дому по вечерам, как заканчивались их дневные дела… Вот это выросло в проблему. И если честно, я не за себя опасалась, а за девушек. Я понимала, что меня-то пальцем не тронут. Я это чувствовала по движениям парней, некоторой скованности, а вот их… Не дай бог, прихватят кого или прижмут?! Они уже и с Агной пытались заигрывать, и с Меган, тем самым задирая Питера.
Но последней каплей моего терпения стало следующее происшествие. Я отправила Меган в деревню за молоком. Но девушка вернулась с полупустым бидоном, весьма встрепанная и разозленная. Выяснилось, что парочка каких-то бойких охламонов прицепилась к ней и начала приставать.
Услышав ее сбивчивый рассказ, Питер подхватился и поспешил в деревню. Через пару часов он вернулся, но с заплывшим глазом. Мне, как хозяйке, пришлось его отчитать. И все бы ничего, если бы следом не заявилось уже с десяток деревенских, возглавляемых той самой парой парней. У одного из них был нос свернут набок, а у другого – не меньший, чем у Питера, красочный синяк на лице.
Тогда с помощью мистера Гивела-старшего – его весьма уважали в деревне – и мистера Порримана мне удалось прогнать их, но я решила не пускать дело и дальше на самотек. Наверняка деревенские парни затаили злобу на Питера и еще больше не будут давать прохода Меган и Агне. А еще я боялась, что в отместку они надумают побить теплицу. А этого допустить никак нельзя!
Пришлось направиться к деревенскому пресвитеру, благо, говорили, он совсем недавно вернулся из поездки. Я оделась понаряднее, чем обычно ходила по усадьбе, но тем не менее весьма скромно, я бы даже сказала – нравственно, если бы это слово можно было употребить по отношению к внешнему виду. Девушки быстро сшили мне приталенный жакет к новой, едва законченной юбке, на блузку приделали кружева, споротые с того самого платья, что я порвала, когда бросалась на Кларенса с кочергой. Поверх для солидности я надела свою расшитую дубленку и на голову накинула тонкую пуховую шаль ради тепла и чтобы не мять прическу.
В общем, я была сама добропорядочность и очарование, когда в сопровождении мистера Порримана как лакея и Агны как дуэньи пошла в гости.
Дом отца Митчелла был виден издалека и весьма отличался от домов других жителей, даже старосты: двухэтажное, сложенное из природного камня здание, покрытое черепичной крышей. На окнах висели занавески, а двор перед входом оказался выложен брусчаткой. Когда мистер Порриман постучал в дверь, нам открыл слуга – вышколенный и весьма опрятный юноша. Узнав, кто пожаловал, он низко склонился передо мной и пригласил войти.
В прихожей он принял мою дубленку, которую помогла снять Агна. Я накинула на плечи шаль – ведь такую красоту стоило продемонстрировать, оренбургских пуховых платков здесь никогда не видели, и последовала за слугой в гостиную.
Двое мужчин в церковном облачении, сидящие в креслах. Справа у камина расположился священник лет пятидесяти, сухощавый, когда-то черноволосый и неожиданно смуглокожий, с пронзительными черными глазами и носом с горбинкой. Если судить по земным меркам, то я бы сказала, он очень походил на итальянца. Весь его внешний вид: осанка, поворот головы – источал горделивость и чувство собственного достоинства. Сидевший слева белокожий мужчина, с невыразительным лицом и тоже наполовину седой, лет сорока, весьма походил на уроженца здешних мест. Похоже, как раз он и был отцом Митчеллом.
Юноша представил меня.
– Какая честь, миледи! Какая честь для моего скромного дома и прихода! – воскликнул второй мужчина, поднимаясь.
Я не ошиблась в своих выводах – светлокожий действительно оказался местным пресвитером.
– Прошу простить меня, что за все то время, пока вы находитесь в усадьбе, так и не зашел к вам. Но я был в отъезде и… – Тут же, оборвав себя на полуслове, склонил голову в сторону темноволосого церковника, который по-прежнему сидел в кресле и с любопытством смотрел на меня. – Ваше преосвященство, позвольте представить вам маркизу Мейнмор! – И уже обратился ко мне: – Миледи, его преосвященство епископ-коадъютор
[4]
Фердинанд Тумбони.
