– Немного справедливости, капля свободы и несколько медяков. И, конечно же, жесткая рука и глаз да глаз! Их идеал – суровый, но справедливый отец-батюшка. Наше главное правило: «использовать аборигенов». Так учил лорд Вендиш.
– Министр по делам Колоний? – у полковника перехватило дух. – Как? Вы с ним знакомы?
– Я с ним – конечно, а вот знаком ли со мной этот выдающийся человек… В Оксбридже он давал несколько лекций о, скажем откровенно, низких народах и способах их применения к пользе Империи. Мне повезло посетить их все. Вряд ли сегодня лорд Вендиш помнит одного из своих благодарных слушателей. Однако мой отец, если в чем и соглашался с дедом кроме рецептуры напитка «Сто трав», так это в том, что у старика Вендиша феноменальная память…
Новой грани Ральфа я удивился не меньше полковника, но виду не подал. Давние подозрения о «хитровыделанности» подселенца получили очередное подтверждение. Надо покопаться у него на «чердаке» как следует…
– Великий человек! – выдохнул ошарашенный Фишер. – Может, все-таки каплю бренди? Есть совершенно чудный напиток. В составе очищенный аш… Позволит вам восстановить силы…
В глазах полковника я уже сделался практически своим настолько, что он взялся соблазнять меня контрабандным алкоголем. Не может быть, чтобы этот болван, не имеющий ни капли дара и забравшийся столь высоко по социальной лестнице, ничегошеньки не знал о сущности магов, не знал, что аш – истинному магу помеха. Или это проверка?
– Увы, господин полковник! Вы очень вовремя напомнили мне о моих русинах. Это все силы, которыми я располагаю здесь и сейчас, а моя миссия сложна и опасна. Приходится беречь мерзавцев. Тем более что к нескольким я почти привязался, пока мы бродили по вражескому тылу на волосок от смерти. Такие авантюры, знаете ли, сближают даже очень разных людей. Касаемо бунта. Отразите в своем докладе, что кучку русинских дезертиров, вышедших из леса после боя, вы подвергли децимации и включили в состав своей части. Сейчас вынужден вас покинуть. Еще раз напоминаю о строгой конфиденциальности нашего разговора. Надеюсь, все недоразумения между нами улажены.
– Да, да, я распоряжусь, чтобы вам не чинили, а наоборот, оказывали. Всячески! И, пожалуйста, зовите меня Уильям! – несколько запоздало предложил Фишер, очень резво подскочивший провожать меня к выходу из палатки.
Интересно, как Вилли объяснит внезапно возникшее расположение к мародеру Романову? Никак не привыкну, что дворянин и офицер не обязан объяснять своих поступков окружающим. Да и ладно.
Ночной воздух наполняли ароматы и звуки мужского веселья – пахло зажаренным на угольях мясом, доносились песни, исполняемые не вполне трезвыми голосами, хоть и от души. Основной праздник с лихими танцами и прочими аттракционами развернулся на «верхнем этаже» ущелья, террасе, занятой граничарской ротой. Расположившиеся на противоположном склоне волонтеры отмечали победу с меньшим размахом. Они вынесли основную тяжесть штурма на своих плечах, потому и день победы получился, как в песне, «со слезами на глазах». В полку Фишера, казалось, вся жизнь сосредоточилась вокруг комплекса штабных палаток. Занималась своя грандиозная всеофицерская пьянка с блек-джеком и маркитантками. Ведь сразу столько поводов: во-первых, наконец-то добрались до места назначения, во-вторых, враг разгромлен и в-третьих – далее по списку, известному любому фрайбургскому гвардейцу. Чудом отвертелся от настойчивых приглашений со стороны полковничьих прихлебал.
Вход в расположение мне преградили незнакомые вооруженные дядьки. По внешнему виду типичные махновцы с поправкой на эпоху дульнозарядного огнестрела. Граничары – местная версия русских линейных казаков, – мелькнула догадка в усталом мозгу. Фишер отозвал своих солдат, но несколько граничар остались, чтобы хранить покой моего утомленного воинства.
Бородаты и воинственны до крайней степени. Одеты, как и положено суровым аборигенам гор и степей, – бурки, меховые шапки, свободные штаны с мотней, полусапоги, «черкесские» кафтаны, но вместо газырей на груди нашиты просто широкие карманы. Надо полагать, ячейки под винтовочные пули внутри предусмотрены. У каждого, помимо длинноствольной винтовки, за поясом по внушительному кинжалу и пистолету. Только у одного, как у заправского пирата, собравшегося на абордаж, дополнительно имелось аж три одноствольных пистолета, закрепленных на кожаной перевязи через плечо. Все оружие граничар покрывали серебряные узоры, накладные и чеканные. Себя, любимых, воины фронтира также не обошли в плане ювелирных украшений – перстни, кольца, цепочки.
– Поздорову вам, служивые.
– И тебе поздорову, офицер, – за всех ответил вышедший вперед «пират». – Вольные мы.
Вот так, шапки ломать перед каким-то офицеришкой на границе дураков нет. Блюдут честь казацкую, с ходу поправили. Учтем. Но меня не узнали, в лагерь пропускать не намерены. Звездная болезнь пока не поразила мой головной мозг; да и интерес разобрал поболтать с неожиданными союзниками. Но от «подколки» все же не удержался:
– Вот скажи мне, вольный, кто вашу вольницу нынче в узде держит?
«Махновцы» переглянулись, состроив кустистые брови домиками.
– Старшина наш Василий Недоруб да сотник Кудеяр Бесобой. А пошто пытаешь?
– Да вот хочу к солдатам своим пройти да вздремнуть как следует, – зевнул я, чудом не вывихнув челюсть. – Так нужно ли твоих начальников будить ради такой мелочи?
– А ты назовись для порядку. Коли свой, так пройдешь, – не поддавшись на провокацию, спокойно предложил старший из тройки часовых. Пришлось раскрыть свое инкогнито. Тут и Акинф Иванов подоспел.
Шикарный лежак неподалеку от рдевшего углями костра уже ждал меня, и через пару минут этот бесконечный страшный день стал историей.
Пробуждение вышло болезненно резким, словно от ушата ледяной воды. Вскочив со смятых перекрученных жгутами одеял, поймал озадаченный взгляд Акинфа. Ординарец выглядел слегка напряженным, словно не ждал от меня подобной резвости. Слушая удары сердца, утер со лба испарину тыльной стороной ладони.
Ночью мой разум настигли вчерашние события в формате алогичного и жуткого калейдоскопа. К счастью, запомнились только последние минуты кошмара…
…В трактире удушливо пахло людьми, кровью и медициной. Чадили масляные светильники и кривобокие сальные свечи. Снаружи доносились звуки ожесточенного боя: рык, ругань, вопли боли, частая ро́ссыпь пистолетной пальбы, звон стали. Пан Городецкий лежал в проходе между трактирными столами, на которых стонали перебинтованные солдаты. Трофейный кафтан не спас его от осколков в живот и грудь. Умирающий кондотьер глядел в закопченный потолок и ослабевшими губами звал Ружену, свою любовь и несостоявшуюся невесту. Зигзаг судьбы – вчерашний враг за полдня сделался боевым товарищем, которого жалко потерять до кома в горле, до слез.
Раненых в бою получалось много больше убитых, и специальные команды сносили их в трактир. Убирать умерших во двор свободных рук не хватало, тела просто откладывали в сторону. Постепенно первый этаж бывшего борделя из полевого госпиталя превратился в мертвецкий покой. Когда поселок пришлось оставить, мы погрузили всех живых на телеги, внесли остававшихся снаружи убитых, накидали дров и подожгли здание. Нельзя оставлять тела павших Скверне – это закон.
